Сдвинув с себя малышей, я села, спустила ноги на пол и взбодрила себя охлаждающим заклятьем.

– Так, Милтон говорил, что к двадцати старшим прибавилось одиннадцать младших.

Мы синхронно перевели взгляды на мою постель, где как раз сопели младшие щенята.

– Десять, – севшим голосом произнесла Тина.

– Одиннадцать, – поправила ее я и показала на троих щенков, – смотри, из-под них четвертый хвостик торчит.

– Ага, хорошо, – покивала подруга, – я просто боюсь, что они уйдут гулять по дворцу и их кто-нибудь обидит.

Я потерла кончик носа и с тяжким вздохом произнесла:

– Теперь и я боюсь.

– Что их кто-нибудь обидит?

– Что они с кем-нибудь поиграют. Звери, что магические, что обычные, взрослеют быстрее людей. А уж колдовские расы миров-сателлитов… – Я покачала головой. – Поверь, каждый из этих малышей может за себя постоять.

Приведя себя в порядок, я вместе с Тиной вышла в гостиную. Гамильтон, ощерившись в довольной улыбке, возлежал в кресле и наблюдал, как его племянники и племянницы издеваются над Мароном.

Тот все еще пытался их посчитать.

– Приветствуйте компаньона, – рявкнул Гамильтон.

И я, стиснув зубы, натянула на лицо улыбку. А щенки-подростки, умостив попы на ковер, разом завыли. И еще. И еще. Три приветственные песни, от которых многострадальное стекло пошло мелкой трещинкой.

– Что за шум? – нахмурился Марон и встал с колен.

– За той стеной что-то упало, – махнул лапой Гамильтон и с обидой добавил: – Что? Со слухом у меня все в порядке.

В три руки мы пересчитали подростков, почесали пузики и расцеловали носы. Все были на месте. Хотя… Вот эти рыжие веснушки на носу я вижу второй раз!

– Гамильтон, у нас побег. – Я нахмурилась. – Ну-ка, взбодри благородную свору!

Мой компаньон, не меняя позы, рыкнул так, что Марон побледнел. И тут же щенки принялись оправдываться. Мол, пришел Милтон, рассказал, что дядя в мире людей, что дядя серьезно занят и не придет на праздник Первой Луны.

– А еще он сказал, что тут можно поменять жесткие кругляшки на вкусную еду, – застенчиво проговорила малышка с трогательным розовым ободком. – Мы собрали кругляшки и отдали Эштону. Он поменяет кругляшки на еду и принесет.

– Мы подевимся, – прошепелявил самый пухлый из псовьих мальчишек.

– Почему Эштону? Он же разгильдяй! – возмутился Гамильтон.

– Он говорит хорошо. Я, когда вижу чужих людей, все время сбиваюсь на родную речь. – Малышка с ободком вздохнула. – Меня из-за этого в Школу Теней не приняли. Через месяц будет новый набор, я ав-ав-ау!

Малышка растяфкалась, поняла, что опять перешла на родной лай, расстроилась и тоненько заскулила. А я подумала, подумала, а после аккуратно спросила:

– А может, дело в том, что ты мало слов знаешь? Торопишься и, не найдя в памяти нужного человечьего слова, переходишь на родной язык?

– Может быть, – она перестала скулить, – я подумаю об этом.

– Это все хорошо, – Тина нервно заломила руки, – но маленький, одинокий ребенок сейчас плутает в недрах этого гадкого места!

И тут мы поняли, что не сможем просто сесть и подождать, пока вернется Эштон. Подруга сведет нас с ума, а после и сама двинется.

– Хочешь, я вырасту и стану твоим компаньоном? – серьезно спросила малышка с розовым ободком. – Буду следить за тем, чтобы ты правильно оценивала людей и нелюдей.

– Спасибо, милая, но у меня не хватит сил на печать, – с толикой грусти ответила Тина.

– Все может измениться, – философски заметила малышка и почесала лапой за ухом.

Подруга же уперла кулаки в бедра и грозно выгнула бровь. Мы, грустно вздыхая, принялись оправлять одежду и готовиться к выходу в люди.