Она закрыла глаза. Сжав губы в нитку, Илзерран пыталась взять себя в руки. Но ее выдавали трепещущие ресницы и одна-единственная слезинка, скатившаяся по гладкой щеке.

– Коллегия артефакторов отправила Совету Крылатых открытое письмо. Они просят внести коррективу в список запрещенных к использованию вещей, – хрипло произнесла она. – Обойдутся. Пока я жива, они такого разрешения не получат. Раздевайся.

Вздрогнув, я недоуменно посмотрела на драконью жрицу, после чего осторожно произнесла:

– Мне не жарко, спасибо.

– Оголи печать, – сердито произнесла леди Илзерран, – или ты думаешь, что вас только на девственность проверять будут? Позапрошлый Правитель намотал на род несколько проклятий, от которых пришлось долго и нудно избавляться. Так что твою кровную связь с чужим миром быстро обнаружат. Вам с Гамильтоном придется уходить боем, а я знаю, что такое Псовий Генерал. И видеть это еще раз не хочу!

Я моргнула. Где-то в подсознании билась заполошная мысль – соврать. Немедленно соврать! Выдать нелепую историю о том, как к моим ногам выпал окровавленный пес и...

– Хорошо, – кивнула я и встала, – вам придется расшнуровать меня.

– Печати, как правило, на руках, – осторожно произнесла драконья жрица.

Покачав головой, я пояснила:

– Печать ставится на рану и как бы запечатывает ее. Я умирала, и Гамильтон спас меня. Поэтому теперь у меня печать под левой грудью.

– Под левой грудью, – эхом повторила леди Илзерран. – Позвольте предположить, что на охоте вы напоролись на сук.

Я рассмеялась и покачала головой:

– Нет, леди, это был стилет, а после полет с замковой башни. Мне повезло, и утром незадачливый убийца отправился на каторгу.

– Вот как? Не слышала о подобном, – медленно произнесла драконья жрица.

– О, вы знаете, окраины столь опасны: монстры напали на отряд, и убийца не уцелел, – я практически дословно процитировала слова старого отцовского друга. – Он не дожил до правосудия, но мне не жаль.

Старый друг отца не стал бы мне врать. Он прекрасно знает, как мы, Фоули-Штоттен, относимся к вранью.

– Нет, сорочку снимать не надо. Она тонкая, мои чары пройдут сквозь нее, – сейчас леди Илзерран говорила со мной так, будто я столь хрупка, что могу разбиться от любого неосторожного слова.

Но я ведь выжила, а мой убийца нет. И я в безопасности с Гамильтоном. Правда, при разрыве связи печать исчезает, а рана возвращается, но нам с компаньоном это не грозит!

И стоило лишь подумать о печати, как она, никогда прежде не доставлявшая неудобств, нагрелась, затем заледенела и вновь нагрелась. А потом начала страшно чесаться!

– Вот и все. – Драконья жрица вдруг посмотрела мне в глаза. – Почему ты не задаешь мне вопросы?

– А что спрашивать? – заинтересовалась я.

Тихий скрип и чуть более громкое ругательство заставили меня подпрыгнуть и обернуться.

В дверях замер наш Правитель. Он, вскинув брови, с недоумением смотрел на нас: на драконью жрицу, что держала левую ладонь над моей грудью, и на меня, прижимавшую к себе сползшее платье.

– Одну минуту, – спокойно произнесла леди Илзерран и одним заклятьем привела меня в порядок. – Вы можете быть свободны, леди Фоули-Штоттен.

– Благодарю, до свидания. – Я присела перед Правителем в глубоком реверансе и отметила, что он не сводит взгляда с моего декольте. – Очень некультурно, очень.

Дверь уже закрывалась, когда я услышала полный недоумения голос Правителя:

– Вы пили Зеленого Даррена? В такое время?

Сдавленно хихикнув, я прошептала:

– Время-то уже к обеду, самое то для умеренного приема ликера.

Хотя если судить по одногруппникам, то время для возлияний – вечер. Так-то при дворе могут быть и другие порядки. Папин друг говорил: «Оружие с утра начистил – и весь день свободен», а тут, может, с утра Зеленого Даррена – и тоже, того, весь день свободен!