– Я просто в восторге, – заливалась королева-мать. – Какая вместительная ванная, и взгляни, Лилибет, даже крючок для пеньюара есть.

Королева посмотрела на прибитый к двери крюк из нержавеющей стали. Есть из-за чего приходить в восторг – обыкновенный крючок, практичный предмет обихода, созданный с конкретной целью: чтобы на него вешали одежду.

– Лилибет, здесь нет туалетной бумаги, – шепнула королева-мать. – Где же ее берут?

Кокетливо склонив голову набок, она ждала ответа.

– Покупают в магазине, – сказал Чарлз.

Он в одиночку выгружал коробки из фургона, который только что подъехал к домику его бабушки. Под мышкой у принца был зажат торшер, с другой руки свисал шелковый абажур.

– Ах вот оно что! – Казалось, улыбка навеки застылаи на лице королевы-матери, будто высеченная в горе Рашмор[14]. – Здесь все невероятно интересно!

– Вот как?

Королеву раздражало, что мать не желает хотя бы на миг предаться отчаянию. Ведь на самом-то деле домик поистине отвратительный – тесный, скверно пахнущий и холодный. Как же мать сможет здесь жить? Она ведь даже шторы ни разу сама не задернула. И вдруг – пожалуйста, изо всех сил, хоть это и глупо, старается не теряться в столь диком положении.

Прибыл Спигги – выполнять уже привычное задание, – и был встречен преувеличенно радостными возгласами. Королева-мать не поверила цифрам в памятке, полученной от Джека Баркера. Не может же комната быть размером девять футов на девять, решила она. Одну цифру, видимо, пропустили – Баркер имел в виду девятнадцать футов. Только потому огромные ковры из Кларенс-хауса перевезли в фургоне в переулок Ад. За этим проследили, сослужив ей последнюю службу, те из челяди, кто не успел напиться в стельку.

Спигги извлек из сумки орудия разрушения: острый нож, металлическую рулетку, черную клейкую ленту – и принялся кромсать бесценный ковер, подарок Персии, чтобы он уместился возле камина, облицованного рыжей плиткой. Спигги вновь был героем дня. Королева-мать прогуливалась в садике за домом, рядом с ней семенила ее корги по кличке Сьюзан. В кухонное окно соседнего домика за ними наблюдала чернокожая женщина. Королева-мать помахала ей, но та нырнула вглубь дома и скрылась из виду. Улыбка на губах королевы-матери чуть дрогнула, но тотчас заиграла вновь, наподобие биржевых сводок в «Файнэншл таймс», когда в Сити выдается трудный день.

Королева-мать отчаянно нуждалась в любви. Она могла существовать лишь в атмосфере всенародного обожания; без него она бы погибла. Большую часть жизни она прожила без мужской любви, и преклонение простых людей служило ей в какой-то мере утешением. Ее слегка обеспокоила недружелюбность соседки; тем не менее, когда она вернулась из садика в дом, на ее лице вновь сияла улыбка.

Спигги поднял голову от ковра. В его глазах королева-мать прочла восхищение. Она заговорила с ним, стала расспрашивать о жене.

– Сбегла, – коротко обронил Спигги.

– А дети?

– С собой забрала.

– Так вы, стало быть, беспечный холостяк? – Голос королевы-матери весело звенел.

Спигги насупился:

– Кто это вам сказал, что я без печки?

– Бабушка имела в виду, – разъяснил Чарлз, – что вы, наверное, живете без забот, не обремененный всевозможными семейными обязанностями.

– Мне денежки с неба не валятся, я вкалываю, – сказал Спигги. – Вы бы сами попробовали потаскать туда-сюда тяжеленные ковры.

Столь явное непонимание привело Чарлза в замешательство.

И почему его родственники не умеют просто поговорить с соседями, без этого… гм… постоянного… гм?

Королева стала передавать собравшимся изящные фарфоровые чашечки с блюдцами.