На ужин рыба – она быстро готовится. Я накрываю на стол, и зову Андрея.

Только расставляю приборы, и мы садимся, как мигает свет.

Через секунду он вообще гаснет. Выключается холодильник и в доме повисает абсолютная тишина, которую нарушают только звуки природы.

– Что случилось?

– М-м-м, – с раздражением тянет Андрей. – Генератор заглох. Пойду проверю.

– Постой… На кухне я видела свечи… Сейчас принесу, – пока я пытаюсь понять, как встать в кромешной темноте, и ничего не зацепить своим животом, Андрей меня опережает.

– Не вставай, я сам.

Я благоразумно сажусь назад, представив, как натыкаюсь на что-то или в темноте подворачивается нога, и я падаю. Он прав, вставать небезопасно.

По шорохам слышу, как Андрей роется в кухонных шкафчиках, вспыхивает огонек свечи, и он спускается в подвал. Обратно возвращается минут через десять.

– Ужинать будем при свечах, – сообщает он, забирая пачку свечей из кухни. – Генератор сдох.

– Ты уверен, что нельзя починить?

– Хочешь попробовать?

– Извини, – бормочу я, пока он расставляет свечи, используя вместо подсвечников одноразовые бумажные стаканчики, и зажигает их.

У меня снова тянет живот. Андрей раздражен – дачей, ситуацией, генератором. Он вообще не хотел сюда ехать и вроде как я виновата, раз это я нас сюда потащила. Кожей я чувствую его неудовольствие. Тишина становится густой, пока Андрей ест и что-то читает в своем телефоне.

Несмотря на свечи, обстановка далека от романтической.

Я смотрю в тарелку, накалывая на вилку кусочки рыбы и овощей. На краю блестит блик свечи, уже ощутимо тянет живот, но я боюсь говорить об этом – Андрей и так недоволен, а боль скорее всего пройдет, как только я останусь одна. Все из-за его недовольства, уверена.

– Пожалуй, пойду наверх, – я откладываю вилку. – Ты будешь спать на диване?

– Что? – он отрывается от телефона с недовольным лицом.

– Спальня одна, вторая занята мебелью, – напоминаю я. – Ты будешь спать внизу или на диване лечь мне?

Я думала, он хоть на секунду заинтересуется тем, что я говорю.

– Мне все равно, – Андрей вновь возвращается к чтению, а я тяжело встаю и вместе со свечой иду наверх.

Ступать стараюсь осторожно: свеча дает лишь маленький круг света, который скользит по ступенькам. Их еле видно. Я ложусь в постель, надеясь, что живот пройдет. Окно открыто, с ночных полей веет вечерней прохладой, и я укрываюсь покрывалом. Мне холодно и страшно, но Андрея это ни капли не интересует, а больше здесь никого нет.

Хочу позвонить маме, но решаю не беспокоить, подсчитав часовые пояса.

Зря я сюда приехала.

Днем было солнечно, а сейчас настроения нет, и я ежусь от холода. Вдалеке раздается вой – то ли волка, то ли пса, и становится совсем не по себе.

Андрей не догадается прийти и меня успокоить. Он и не обязан. Своим молчанием и мрачным видом он наказывает меня, напоминая, что ребенок не от него.

Зачем позвал меня назад, да еще платит за маму?

Чтобы побольше боли мне причинить? Сделать жизнь невыносимой за то, что от него ушла?

Я начинаю тихо плакать. Холодно даже под покрывалом, но встать и поискать одеяло не могу, живот становится каменным, чего давно не было. Через несколько минут все проходит, но остается страх. Будь я дома, даже особо внимания на этом не заострила бы, но здесь, в глуши, становится страшно за ребенка.

И даже попросить о помощи некого.

До Андрея не докричишься – ни в прямом, ни в переносном смысле.

Через несколько минут меня отпускает. Я засыпаю, но просыпаюсь от холода и боли. Кругом черная темнота: в окно светят только звезды, а свечи я задула, и спичек здесь нет.