Первый порыв – разорвать эти деньги, и в лицо ему бросить, чтобы клочья разлетелись. Или в окно вышвырнуть на радость местной детворе и гопникам. Или гордо отказаться, и на дверь указать, но…

Но деньги мне нужны.

И уехать нужно подальше, жить начать, хоть попытаться.

- Правильное решение. Документы я помогу сделать, и тебе и ей, - кивнул он за спину, туда, где моя спальня, в которой Поля спит. – Лучше свое старое имя возьми, и фамилию тоже. Матери или отца, не Гарай. И отчество девочка пусть носит не по имени моего сына. Запомни, Вера, - нахмурился он неприязненно: - вы обе нам никто. Днем заеду за тобой, бери ребенка, и оперативно сделаем документы, а затем ты исчезнешь!

Он высказал все это – то, чего я на самом деле хотела, и что обижает больше всего. Не то, что я не нужна – к этому привычная, но вот Поля… они ведь не знают ее, а она – самое прекрасное существо на свете. И так легко, так брезгливо от собственной внучки отказываться – это нужно вместо сердца иметь камень. Или кусок льда.

- В полдень будь готова, - бросил Евгений Александрович, и вышел из кухни.

А я даже провожать не пошла. Голова кругом от всего этого, и облегчение смешивается со злостью, дикая мешанина светлых и темных красок, а по итогу грязь.

Я сделаю документы, и уеду.

Во Владивосток уеду, я ведь помню мой родной город, до сих пор он в памяти живет. Может, там я смогу быть счастливой, и наладить свою жизнь, которая именно во Владивостоке и начала крениться?!

- Вот как? – прошипела незаметно вошедшая в кухню Катя. – Значит, решение принято?

В руке ее чемодан, глаза сужены. Тоже изводить меня пришла, разговор подслушивала.

- Принято, Кать. Не думаю, что меня посадят за то, чего я не совершала. В любом случае, я устала от всего этого, прости, - поднялась, пытаясь объяснить ей все, сказать, что люблю ее, но дочь важнее, и она поняла бы, если бы мамой стала.

Но Катя выставила вперед наманикюренную руку, и головой покачала. А на лице такое же выражение, какое и у Евгения Александровича было – неприязнь.

- Ты просто неблагодарная сволочь. Вот и оставайся один на один со своими проблемами, - Катя развернулась, и уже в коридоре выплюнула: - Да пошла ты, Вера!

8. ГЛАВА 8

Катя ушла, оставила меня. Все уходят, все бросают, пора бы привыкнуть, но как она не понимает, что я по-другому не могу? Не понимаю, для Кати это игра – притворяться мертвой?!

Дурная игра, дурная обида.

И горько от этого – одной оставаться больно. Человек вообще не должен быть один в этом мире.

- Мама, мамочка, как же мне тебя не хватает, - прошептала я, сама себя за эту слабость презирая.

До сих пор сердце горюет: любила она меня хоть немного? Хоть капельку? Мне бы и крох хватило, если бы они настоящие были – чувства эти. Диссонанс с новой силой накрыл: мама помогала мне уроки делать, цветы на школьные линейки мы покупали вместе, атласные банты она мне завязывала, восхищаясь моими кудрями, которые специально подкручивала…

Травила, и жить не давала.

А я без нее, без подсказок ее жить не умею.

Из апатии меня вырвал надрывный плач Полины, и я вспомнила, что не могу себе позволить сойти с ума – ради девочки моей. А значит, нужно встать, покормить Полю, и собираться.

Скоро полдень.

- Малышка, ты останешься Полиной, а я Верой. Даже отчество оставлю свое, а тебе какое дать? – прошептала, прижав дочь к груди. – Я – Вера Владимировна, а ты будешь Полина… Полина Павловна, да. Красиво звучит.

Глупости на языке, глупости в мыслях, а фамилию я свою забыла. «Гарай» от зубов отскакивает, усиленно вдолбленная мамой, а вот кем я была?