Но человеческая дочь уже занялась раной – растерла листья, наложила их на змеиный укус, а поверх прикрыла мягкой ветошкой.

- Вам не повезло, - сказала Гюреска, прищелкнув языком, - сейчас у гадюк больше всего яда. Но мы не дадим такому красивому господину умереть, - она даже облизнулась, посматривая на эльфа.

- От укусов гадюк не умирают, - сказала я дрожащим голосом.

- Всякое бывает, - ответила она, разглядывая эльфа. – Но мы пропарим его в бане, и напоим парным молоком, и господин будет здоров и весел.

Она посидела с нами еще сколько-то, выспрашивая, откуда Дагобер шел и куда, а сама то хватал его за плечи, откидывала со лба прядь волос, то пыталась развязать на нем рубашку. Я бы не смогла ее выпроводить, но отец заорал со двора, и Гюреску как ветром сдуло, а в сарай заглянул Барт:

- Баня готова. Сейчас будешь парить своего дружка, гном.

24. 24

Парить?!

Тут я перетрусила еще сильнее, чем когда приняла Барта за орка.

Но трусь или нет – а кроме меня недотепой эльфом никто заниматься не будет. Нет, то есть будет – та же Гюреска с удовольствием бы не только пропарила, но и выкупала его. Только вряд ли позволит строгий папаша. И мой бы не позволил… Я вздохнула и посмотрела на Дагобера. А ему стало совсем плохо – он тяжело дышал и облизывал пересохшие губы. Я поднесла ему чашку – попить, а потом Олаф и Видалф перетащили эльфа в баню – сосновый домик с плотно запиравшимися дверями. Внутри было почти нестерпимо жарко от раскаленных в очаге камней, и едва Дагобера положили на лавку, Барт плеснул на камни травяного настоя. Пар поднялся плотным облаком, я закашлялась и хотела ополоснуть лицо эльфа холодной водой, но Барт не позволил:

 - Пусть пропотеет, как следует, - приказал он. – А ты берешь тряпку и вытираешь его. И чтобы ни полкапли воды на него не плеснул! Только сухой пар.

С Дагобера мигом стащили одежду, и я уставилась в стену, пытаясь думать о том, как шлифуются алмазы. Но люди вышли, и мне волей-неволей пришлось стать нянькой при его высочестве, и я сразу же еломудренно прикрыла его полотенцем пониже живота. Я уже видела его голым, но одно дело – видеть, а другое – еще и прикасаться. Я старалась вытирать эльфа так, чтобы не дотрагиваться даже кончиками пальцем, но нет-нет да ощущала его тело, и тогда словно снова оказывалась в крапиве – не могла сидеть спокойно и начинала чесаться везде, даже за ушами.

Печка была устроена хитро – очаг внутри, а топка снаружи. Я слышала, как Барт приказывал то одному сыну, то другому подбросить в огонь еще поленьев. Дагобер потел на славу, но и сама я уже пропотела насквозь. Рубашка была мокрая – хоть отжимай, а в куртке было еще и нестерпимо жарко, и я мечтала о прохладной речке, чтобы выкупаться и выполоскать одежду.

Дагобер попросил пить, и я поднесла ему чашку. Он пил долго, с наслаждением, а когда посмотрел на меня – во взгляде было что-то похожее на благодарность. Глупо, но я сразу обрадовалась, словно он подарил мне золотую медаль и хрустальный кубок в придачу. Я ободряюще погладила его по макушке, и он слабо улыбнулся, опуская ресницы. 

Снова и снова подплескивая воду на раскаленные камни, я уже потеряла счет времени. Волосы противно липли к вискам, но я старательно вытирала пот с тела эльфа, сама утираясь рукавом.

- Ну все, достаточно, - наконец сунул голову в дверь Барт. – Ополаскивай его.

Я окатила Дагобера прохладной водой, подумала – и вылила себе на голову здоровенный ковш. Стало хоть немного легче.

Олаф и Видалф опять подхватили Дагобера, завернули в простыню и уволокли на сеновал, а  устроилась на чурбачке во дворе, возле самого входа в сарай – пережидая, когда моя одежда хоть немного просохнет. Гюреска принесла мне рубашку – огромную, мне до колен, но я приняла ее с благодарностью и шмыгнула на сеновал.