Ромка молчал. Голову не поднимал. Только сжал кулаки так сильно, что на предплечьях вздулись мускулы. Мальчишеские, ещё не совсем оформившиеся. Птенчик, что не успел опериться, но научился делать подлости.

– Я даже знаю, когда ты это сделал. Перед тем, как уехать в суперпуперэлитную школу за границей. Это была твоя нота протеста. Я её понимаю. И даже принимаю. Эдакая месть от бессилия. Возможность выразить то, что сидит у тебя глубоко в сердце, душе. Ты считаешь, что тебя недооценили, недолюбили, не поняли. Ранили. Решили избавиться. Хотя это не так. Но доказывать сейчас я ничего не стану – ты либо не поймёшь, либо не услышишь. Потому что слышишь только себя, своё эго, собственную обиду.

– Неправда! – поднял сын на меня глаза. Но во взгляде – отчаянном и мятежном, испуганном – я видел, что не ошибся.

– А потом появилась Аня. И ты почему-то решил, что она угроза.

Ромка фыркнул и дёрнул головой, руки в карманы засунул. Я знал почему: пальцы у него дрожали, а он не хотел показывать свою слабость и уязвимость. Хотел выглядеть независимо и гордо. А смотрелся, как жалкий ощипанный цыплёнок-подросток.

– Ты, видимо, решил, что она способна забрать меня у тебя. Как забирали работа и бизнес. Я пахал, чтобы у тебя всё было. И у бабушки. Чтобы ни тебе, ни ей никогда не пришлось пережить, что пережил я когда-то. Мы все переносим собственные страхи на близких. Может, поэтому приоритеты расставились неверно. Ты сейчас считаешь, что нищие мы были бы гораздо счастливее. Может, и так. И знаешь, теперь у нас есть время и возможности это проверить.

– Ой, только не рассказывай, что ты лишился всего! – Ромка ещё не понимал до конца, что натворил. Но именно в эту секунду, в этом отрезке времени, в этой реальности, мне действительно было плевать на всё. Кроме него. Кроме бабули. Кроме Ани, которую мой собственный сын подтолкнул к побегу, потому что она считала, что так правильно. Потому что боялась за меня и за сына. Переживала о бабуле, с которой я её так и не познакомил…

– Считай, всего, – я почувствовал, как дрогнули губы. Я сейчас, наверное, отражение сына. Та же улыбка – кривая и язвительная. Как и у него. – Ты видимо, не понял. Я вложил почти всё в разработку, которую ты так бездарно и безмозгло слил. И всё бы ничего, если б ты остановился. Но ты ведь не остановился, верно? Я хочу услышать, что ты сделал, сын, чтобы Аня исчезла, сбежала. Что ты натворил, Ром? Я хочу услышать правду.

9. Глава 9

– Да ничего я не сделал! – запустил он пятерню в и так взлохмаченные волосы. – По углам не пугал, бутылкой по башке не бил. Сама собралась и свалила!

– Ты лжёшь, Ром. Продолжаешь лгать. И это хуже всего. Тогда зайдём с другого конца. Ты зачем слил Лесновскому остаток кода? Самого важного, без которого всё остальное – так, мелочь, нервишки потрепать?

Снова дёрнулся его кадык – острый, очень мальчишеский. Ромка облизал пересохшие губы. Он играл роль стойкого партизана, которого можно пытать или резать, а он будет стоять с гордо поднятой головой, хоть и осознаёт: это конец.

– Нет, я в курсе, что таким образом ты решил «вернуть меня в семью», этот момент понятен. Я пока не понимаю, как это связано с Аней.

И как только я проговорил эту фразу, кое-что и в моей голове прояснилось. Не зря я Анино письмо помнил наизусть.

– Или ты сливал это не Лесновскому? А Майскому? Да, Ром?

И в этот момент его наконец-то порвало.

– Ты нихрена не понимаешь! Вот вообще! – махнул он рукой нелепо и пробежался по комнате, как загнанный в клетку зверь. – Она бы тебя предала и бросила всё равно! Однажды! И ты бы страдал! Потому что влюбился в эту дуру с ясными глазами. Девочка-припевочка, а на самом деле – такая же, как все! Если бы тебя она любила, то не убежала бы! Ты ж этого хотел? И в горе, и в радости? А эта смотри, умчалась, задрав хвост. Потому что ты наконец-то нищий и неинтересный!