Известно, и это гораздо более примечательно, что за те восемь лет, которые мать провела, помимо заботы о детях и доме, «творя добро», ухаживая за больными и навещая бедных, она потеряла веру. Это сильно ранило ее собственную мать – глубоко религиозную женщину, которой она была предана, – а значит, потеря веры являлась подлинным убеждением, к которому она пришла в результате долгих размышлений в одиночестве. Это доказывает, что в ней было нечто большее, чем простота, энтузиазм и романтизм, и таким образом объясняет два ее, казалось бы, несовместимых выбора – Герберта и моего отца. В ее натуре простота и прямота сочетались со скептицизмом и серьезностью. Вероятно, именно это и производило на людей такое сильное, стойкое впечатление. Ее характер отличался простодушием и скептицизмом. Она была общительной, но вместе с тем строгой; очень забавной, но невероятно серьезной; чрезвычайно практичной и в то же время глубокой… «Смесь Мадонны и светской дамы», как ее описывает мисс Робинс130.

Во всяком случае, несомненно вот что: когда моя мать осталась одна – «о, какая же пытка – не иметь возможности побыть в одиночестве!» (не помню, кто передал мне эти ее слова о вдовстве и той суете, которую поднимали друзья и родственники), – так вот, оставшись наконец в одиночестве на Гайд-Парк-Гейт, она стала обдумывать свое положение и, возможно, поэтому прочла какую-то работу моего отца. Текст ей понравился (как он пишет в своей «Мавзолейной книге»), а вот автор – в этом она не была уверена. Можно представить, как Джулия в своем вдовьем платье сидела в гостиной на Гайд-Парк-Гейт, затененной вьюнком на окнах, дети уже спали, а она читала в одиночестве номер «Fortnightly»131, пытаясь рассуждать об аргументах в пользу агностицизма. Потом задумалась о Лесли Стивене – худощавом бородатом мужчине, жившем на соседней улице со своей женой Минни Теккерей. Он был полной противоположностью Герберту Дакворту, но что-то в его уме привлекало ее. Однажды вечером она заглянула к Стивенам в гости и застала их сидящими у камина – счастливую супружескую пару с одним ребенком в детской и другим на подходе. Она немного поболтала с ними, а потом вернулась домой, завидуя их счастью в сравнении со своим одиночеством. На следующий день Минни скоропостижно умерла132. А примерно через два года моя будущая мать вышла замуж за этого худощавого бородатого вдовца.

«Как отец сделал тебе предложение?» – однажды спросила я, взяв ее под руку, когда мы спускались по винтовой лестнице в столовую. Она тихо рассмеялась – не то удивленно, не то немного смущенно – и ничего не ответила. Отец сделал ей предложение в письме, но она отказала. А однажды вечером, когда он уже перестал надеяться и просто ужинал с ней, спрашивая совета насчет гувернантки для Лоры, моя мать, провожая его до двери, сказала: «Я постараюсь быть тебе хорошей женой».

Возможно, в ее любви была и жалость, но она, несомненно, глубоко восхищалась умом отца. Так моя мать положила конец восьмилетнему периоду траура, о котором почти ничего неизвестно, связав себя браком с совершенно другим мужчиной; она прожила еще 15 лет [17 лет], родила четверых детей и скончалась рано утром 5 мая 1895 года. Джордж повел нас проститься с ней. Когда мы вошли, отец выбежал из спальни навстречу нам. Я раскинула руки, чтобы остановить его, но он промчался мимо, выкрикнув что-то, чего я не расслышала, будучи вне себя от горя. Джордж подвел меня к кровати, чтобы я поцеловала мать, которая только что умерла.