Обычно в периоды неразберихи, как тот, в котором мы оказались, кто-то один сразу становится главным – центром притяжения, так сказать, – и в данном случае это была твоя мать. Множество причин привели к тому, что она заняла столь видное место. Она начала исполнять обязанности, которые еще недавно исполняла Стелла; в ней было много той красоты и тех черт характера, которые с долей воображения можно было бы назвать достойным продолжением традиции, ведь в нашем болезненном состоянии, будто преследуемые великими тенями прошлого, мы настаивали на том, что походить на мать или Стеллу – значит достичь вершины человеческого совершенства. И в возрасте восемнадцати лет Ванесса самым трагическим образом оказалась в странном положении, полном власти и ответственности. Все обратились к ней, а она плыла словно юная королева в тяжелом церемониальном одеянии, смущенная, скорбящая и растерянная. В тот момент ей хотелось утешить Джека, вернее, просто побыть с ним. Он потерял куда больше, чем кто-либо мог себе представить; казалось, его горе растянется на долгие годы, губя их и отбрасывая горькую тень на прошлое. Никогда еще потеря не была такой суровой, ибо она, казалось, нанесла ему сокрушительный удар. Словно зверь, ошеломленный ударом по голове, он методично занимался работой, изможденный и мрачный, но проявлявший странный интерес к насущным вещам, к маркам велосипедов, например, и количеству погибших в битве при Ватерлоо47. Однако по вечерам он приходил к нам, сидел с твоей матерью, облегчая душу и выплескивая горе. Бедный несуразный человек! В своей странной манере он поклонялся красоте; это был долгий путь, и он, вероятно, сомневался, сможет ли снова достичь тех же высот. Стелла была его целью, смыслом жизни на протяжении всей юности; он любил Стеллу и ее мать от всей души; они были для него воплощением поэзии и юности. Вероятно, возвышенная натура никогда бы не смогла это пережить, но Джек был склонен более стойко переносить утрату и воспринимал ее как удар, нанесенный неким беспринципным врагом. Он держался мужественно и по-своему стойко, но в нем было мало надежды, а это грозило омрачить все его будущее.

Приняв на себя все тяготы наследства, Ванесса, как я уже писала, совершенно растерялась; к ней предъявлялось множество требований, и казалось, что соответствовать им легко, ведь у нее перед глазами имелись образцы для подражания [Стелла и мать], но в то же время ей было трудно оставаться собой. Ванессе только-только исполнилось восемнадцать – казалось бы, время свободы и экспериментов, – а от нее уже требовали зрелости. Поначалу она вела себя так, словно чеканила выученный наизусть урок, который ей ничуть не интересен; с Джорджем она была преданной и уступчивой; с Джеральдом – ласковой, с отцом – почтительной, а с нами – заботливой. Полагаю, она, как никто другой, была опустошена смертью Стеллы, лишена радости общения, которое прежде изо дня в день становилось все более доверительным, а еще на ней лежала огромная ответственность, и рядом не оказалось ни одной женщины постарше, с которой Ванесса смогла бы разделить это бремя. Странное, конечно, положение, и неравнодушный зритель наверняка с тревогой спросил бы себя, что за натура такая позволила ей выстоять. Один ее вид мог как успокоить Джека, так и усугубить его тревогу. Ванесса выглядела самостоятельной и взрослой, явно неспособной на глупости, но в ее глазах, выражении лица и чувственных губах ощущалось столько мыслей и надежд на будущее, что было ясно: ее смирению недолог век. Сиюминутное спокойствие являлось лишь инстинктивным щитом, прикрывшим израненные чувства, но вскоре вновь заявят о себе и примутся разбираться со всеми теми сложными вопросами, которые на нее обрушились, – и каков же будет результат?