Но все эти трудности и ревность вскоре вылились в один серьезный вопрос о том, где они будут жить после свадьбы? Твой дедушка считал само собой разумеющимся, что Стелла его не бросит, поскольку она стала незаменимой, и в порыве счастья они с Джеком сперва согласились остаться жить на Гайд-Парк-Гейт. Потом они стали выбирать комнаты с учетом своих привычек, удобств и притязаний, и вскоре стало ясно, что план неосуществим, а плохое начало совместной жизни может повлечь за собой другие трудности. Стелла была убеждена в этом, поскольку начала понемногу осознавать свою независимость как замужняя женщина; Джордж и Джеральд поддержали ее. Однако о нраве твоего деда говорит тот факт, что он продолжал полагаться на их [с Джеком] опрометчивое обещание, словно это было естественное и справедливое решение, не подлежащее пересмотру. Осознание, должно быть, оказалось болезненным, и нашему отцу предстояло сказать много горьких слов людям, которые дали слово и нарушили его. Как-то вечером Стелла одна поднялась к отчиму в кабинет и объяснила их с Джеком позицию. Не знаю, что именно она сказала и что он ответил, но в течение некоторого времени после этого он и слышать не мог о свадьбе, не причитая, а любые попытки утешить его вызывали поток речей о том, как сильно он страдает и как мало у него поводов для радости. Однако Стелла была очень терпелива и под влиянием Джека смогла иначе взглянуть на слова отчима, и увидела признаки того, что в ближайшие годы она сможет наслаждаться живым и восхитительным общением с ним. Стелла и Джек арендовали дом в конце улицы – таков был компромисс, – и в начале 1897 года поженились.

Так много велось разговоров о потерях, одиночестве и переменах, что было удивительно обнаружить внезапное возвращение к обычной жизни. Мы поехали в Брайтон, и от Стеллы с Джеком стали приходить письма из Флоренции, полные весенней надежды, обещающие много счастья и близости в будущем. И уже сам факт появления у них отдельного дома – со своим укладом и не омраченного, казалось, проблемами нашего, – приносил облегчение; под влиянием этих писем и у нас тоже как будто бы все наладилось. Твой дед, оставшись с нами наедине, несомненно, испытал на себе нашу грубость и бесчувственность, однако он проявлял большой интерес к нашему развитию, а мы начали удивлять его своими вольными замечаниями о живописи и литературе. По его словам, Тоби превратился в «прекрасного юношу»; он обнаружил, что твоя мать вдруг стала «очень красивой»; короче говоря, общение с нами было его главным стимулом к жизни, а замужество Стеллы, казалось, расчистило этому путь. Да и у нас появился свой способ выстраивать отношения с отцом – не такой, как у Стеллы, конечно, но тоже многообещающий. Таким образом, когда пришло время вернуться в Лондон, мы с нетерпением ждали встречи со Стеллой, хотели многое рассказать и увидеть ее новую жизнь. Однако в день нашего возвращения с утренней почтой пришло письмо от Джорджа, в котором говорилось, что Стелла слегла с простудой. Когда мы вернулись домой, ей стало немного хуже; почти сразу стало казаться, что мы окружены болезнью, медсестрами, врачами и консультациями, обсуждениями и перешептыванием. Будто страшный сон, все это обрушилось на нас, пробудив ужасные воспоминания, столкнув с перспективой того, о чем мы и думать не хотели, а потом, словно страшный сон, все прошло; нам сообщили, что Стелла выздоровела. И действительно, она начала вставать, заходить к нам на чай и обед, гулять в Кенсингтонских садах. Но случился рецидив, потом еще один, и врачи предписали ей соблюдать постельный режим. Но мы все равно виделись, и казалось, что, несмотря на страхи, ставшие уже привычными, и отсутствие чувства безопасности, надежды оправдались и все позади. Она, несомненно, была счастливой, менее подавленной и замкнутой, чем когда-либо, словно Джек наконец-то убедил ее в том, что на него можно положиться. Подобное дорогого стоило, а он, постоянно находясь со Стеллой, утратил многие из своих неприятных привычек – например, упорное стремление к обыденности жизни, – показав себя преданным и добрым, каким всегда был, но более мягким, гораздо более чутким и проницательным, нежели раньше. Возможно, этого счастья со Стеллой было уже достаточно, чтобы избавиться от своих заморочек, которые отчасти, несомненно, были вызваны тем, что в течение многих лет ему приходилось пробиваться в жизни и преодолевать всевозможные препятствия. У Стеллы все налаживалось; она регулярно приглашала отчима на чай, удивляясь его хорошему настроению и здоровью, и он тоже был очень ласков с ней, когда узнал, что она собирается стать матерью. Джордж и Джеральд беседовали с сестрой наедине. Тем летом твоя мать вышла в свет, и Стелла получила одно из самых чистых удовольствий, любуясь красотой сестры и размышляя о ее успехе. Она чувствовала то, что чувствовала бы любая мать, и это был своего рода личный триумф для нее – так, по крайней мере, казалось. Но вот она снова заболела, и опять мгновенно нависла угроза, которая на сей раз не миновала, а продолжала нарастать, пока вдруг мы не узнали, что случилось самое страшное. И даже сейчас в этом с трудом верится.