«Амфитеатр Флавия? Это же… это…»

— Колизей?! — сорвалось с языка.

— Ну да, — растерянно ответили мне из кабины. — Немаленький[1]. Какая же всё-таки у тебя кривая латынь, Вернер.

Видимо, здесь Колизей привычного названия не получил.

«Кто и когда его вообще так назвал? Знал бы я историю так же хорошо, как языки… Хотя какая уже, к чёрту, разница? Колизей, амфитеатр, плаха — всё одно».

Я робко посмотрел через решётку, в которую виднелось лобовое стекло. И стал недоумевать: мы проезжали мимо Колизея, в сторону не пойми откуда взявшегося возле него здания, огороженного высоким забором с колючей проволокой. Очевидно, это была тюрьма.

«Так про Колизей — это была шутка или что?» — мысленно понадеялся я.

Машина остановилась уже за забором. Дверь клетки на колёсах открылась, и двое вигилов с силой выпихнули меня наружу. Они повели меня по территории, третий же вигил остался в кабине автозака.

​

Вокруг сидели на скамейках и занимались спортом люди, преимущественно забитые татуировками. Кто-то провожал меня заинтересованным взглядом, кто-то — безразличным, кто-то — прямо хищным, а кому-то вообще не было до меня дела. Все одеты, похоже, в свою повседневную одежду, но сомнений уже не оставалось: это тюрьма. И вели меня в сторону большого серого трёхэтажного здания.

Конвоировали меня прямо так, без наручников, под дулами пистолетов, но в тот момент я абсолютно не придал значения этой странности, ведь внимание моё было сосредоточено на совершенно других вещах.

Внутри меня встретили запах пота и прелости, пыль в воздухе и серые-серые стены. Настолько серые, что от одной лишь этой серости здесь хотелось повеситься; такие же ободранные поверхности, как и в камере в участке; такие же ржавые решётки. Всё здесь было очень похоже на то, что мне пришлось увидеть прежде, разве что света больше. А ещё говорят, что в России плохие тюрьмы. В наших я не был, но едва ли там хуже. Атмосфера здесь была гнетущая. Если суммировать всё, что я уже видел, напрашивается один несложный вывод: к преступникам здесь относятся как к зверью.

Заключённые тюрем везде примерно одинаковые. Не то чтобы мне приходилось в жизни видеть зэков, но порой встречал как бывших, так и будущих. Нет, они все разные, но есть наборы стандартных типажей. Вон лысый детина, забитый татуировками. А вот молодой худощавый парень с потерянным лицом: такие попадают сюда по молодой глупости, ломая себе всю жизнь. Может, марихуаной торговал или чересчур сильно засадил в висок другу в пьяной потасовке. Впрочем, местных законов я не знал.

Но меня вели в другой блок, в котором находились совершенно иные люди. Если до этого мне попадались разобщённые кучки зэков по три человека, то здесь за одним широким столом посреди одной большой камеры дружно сидели шесть человек и играли во что-то похожее на карты. Выглядели они совершенно безобидными, даже милыми, а в глазах их читались грусть и отчаяние в разных соотношениях.

— Наслаждайся компанией, Вернер, — сказал один из моих мучителей, после чего они ушли, оставив меня стоять посреди зала.

Несколько секунд новые сокамерники молча рассматривали меня с некоторым напряжением.

— Ты не Вернер, — с подозрением произнёс один из заключённых.

«Слава тебе господи!»

— Теперь объясните это им, — не то с иронией, не то с просьбой ответил я.

— А толку? — спросил он. — Ты действительно похож на Вернера.

На вид ему было лет тридцать, но кое-где проступала седина, а лицо украшали шрамы. Широкие плечи, рост за два метра. Но при всём пугающем виде у этого парня были очень добрые глаза — добрые и уставшие. Он отложил карты, подошёл ко мне и спросил: