— Глиобластома, три с половиной сантиметра, — голос Алана доносился как из-под воды.

— Выросла, — пересохшими губами прокомментировал Гейб: при последнем сканировании она была вдвое меньше.

— Прогноз? — в палате кроме медика присутствовала Юна.

— При третьей стадии отрицательный. Точный срок назвать не могу, — Алан говорил и смотрел Гейбу в глаза.

— Год назад было шесть месяцев, — виновато улыбнулся он.

— Радиация, — в тоне Юны слышалось сочувствие.

— Стало получше? — спросил Алан. — Я добавил противосудорожное.

— Да, спасибо, — сказал Гейб и, неловко опираясь на кушетку, сел.

Юна, скрестив руки на груди, внимательно его разглядывала. Гейб уже видел это выражение лица, вспомнил первую встречу, и мозг импульсом прошило осознание.

— Ты с самого начала знала. Поэтому мне поверила, да?

5. Глава 5. Республика

Череп разрывало изнутри, боль выжигала всё его содержимое, раскаляя огонь добела; Гейб уже понял, что его обречённый мозг пылает, как зародившее жизнь на Земле светило. Скала, увеличиваясь, сдавливала ткани, уничтожала нейронные связи, прорастала глубже и глубже.

Его мозг и был той самой горящей от воспаления звездой, сознание которой не желало умирать, но упиралось в непоколебимый камень.

Гейб никогда не видел Солнце, но образы соединялись и, словно опухоль, продолжали преследовать. Солнце было готово убить всех, кто выбрался за пределы колыбели цивилизации — дети гравитации и озонового слоя вне Земли становились беззащитны перед ионизирующим излучением.

Радиация забрала у Гейба родителей, тётю. Радиация не даст Гейбу дожить до тридцати.

Опухоль обнаружилась на профосмотре — по лицу Криса Гейб понял, что что-то не так, но осознал свою судьбу далеко не сразу. К тому же Крис, пользуясь служебным положением, сделал возможный для Титана максимум: кроме медикаментов, договорился о проведении протонной терапии — заряженные частицы били точно в цель, и какое-то время казалось, что наступила ремиссия.

Однако Крис говорил, что это иллюзия — без хирургического вмешательства, которое проводилось только на Марсе, полное излечение невозможно. Так что, затаившись почти на год, рак продолжил рост.

Гейб запрещал себе думать о болезни и неблагоприятном прогнозе — работал и жил, стараясь видеть лишь положительное. В целом на Кракене-1 ему жаловаться было не на что: собственная квартира, близкий человек, доброжелательный коллектив. Даже если уйдёт через отмеренный опухолью срок — ничего не изменить, тут не то что Гейб, и Крис бессилен.

Крис проявлял сочувствие, поддерживал совсем не как доктор, и Гейб ощущал безопасность и готовность встретить свой конец: плата за покорение космоса взималась с потомков колонистов постоянно, но жребий выпадал хаотично и порой раньше положенного.

Изменилось всё в одночасье, в момент модернизации комбината: из-за продвинутых машин сотни людей лишались своих мест, и в лучшем случае переводились на другие предприятия. В худшем — отправлялись в грузовые порты, где ещё теплилась жизнь и надежда для тех, кто остался за бортом и потерял необходимую, как воздух и скафандр на Титане, работу. Гейб не опасался, был на хорошем счету у руководства, и вопрос о его сокращении или переводе не рассматривался; болезнь не являлась достаточным основанием для этого: пока может работать, будет работать, а утилизацию тела покроет обязательная страховка.

Но Крис решил иначе: в медицинском заключении подчеркнул факт скорой смерти сотрудника, что в конечном счёте привело Гейба на Онтарио. Причина выяснилась в приватном разговоре с начальником участка, когда Гейб получил приказ и ошарашенно не мог вымолвить и слова — жизнь закончилась здесь и сейчас, гораздо раньше срока. Получалось, что на сокращение повлиял именно Крис, и это казалось большей катастрофой, чем агрессивная форма глиомы.