На площади, запруженной толпой, было два помоста – друг напротив друга. На каждом установлена плаха, куда острым лезвием воткнут топор. Возле каждой плахи – палач, облаченный в красный балахон и красный колпак на голове с круглыми прорезями для глаз.

Со связанными руками я стояла на одном помосте, а мой сын – внешне абсолютно чужой мальчик, но все же самый родной человек в жизни, – на втором помосте напротив меня. Его руки так же были связаны за спиной.

Ребенок возле плахи с топором – это выглядело так жутко, что мое сознание отказывалось верить и бесконечно убеждало меня: это не реальность, такое не может происходить в реальности, я просто сошла с ума!

Но крики толпы отрезвляли:

- Убить дракона! Убить дракона! Убить дракона!

Людская толпа казалась мне живым, колыхающимся морем – не получалось разглядеть в нем ни одного человека. Ни лиц, ни глаз – ничего. Огромный бесформенный организм, тучный настолько, что его тело растеклось по всей площади, но все еще голодный и требующий скормить ему что-нибудь живое.

- Убить дракона! Убить дракона! Убить дракона!

- И первыми люди принялись истреблять драконьих самок, не способных принимать облик чудовищ, дабы не рожали они себе подобных и быстрее сократился род драконий. А следом истребляли драконьих детенышей – слишком слабых, чтобы защитить себя. В конце концов, остались только драконы-мужчины, драконы-воины, а малое число самок тщательно охранялось драконьим племенем. Но хитрее были люди – выкрадывали они последних детенышей и самок, чтобы выманить драконьих воинов, и, пойманные в ловушку, гибли драконы под градом стрел и камней. И долго длилось это противостояние, пока, наконец, драконов не осталось так мало, что пришлось им скрываться и прятаться от гнева людского. И длилось это истребление до дня сего. Вот они, перед вами: последний драконий детеныш и последняя драконья самка. Ликуй, народ! Великий день настал! День, когда будет уничтожен род крылатых огнедышащих драконов! И да избавится ныне род людской от врага своего!

Тучное тело толпы отозвалось ревом.

Я видела прикованный ко мне взгляд моего сына. Видела, как его губы беззвучно шепчут: «Мама. Мама. Мамочка». Он умирал от страха.

За что? Он ведь всего лишь ребенок! Почему эти люди так радуются? О каких чудовищах твердит этот гулкий и гнусавый замогильный голос, если сами эти люди – чудовища! Все – чудовища!

Задыхаясь от собственной беспомощности, я скользила взглядом по толпе. Голодное безликое чудище. Ни одного лица, ни единого... Или?

В первый момент я думала, что сознание морочит меня. Он, правда, здесь или мерещится мне? Может, я просто отчаянно хочу увидеть хоть одно человеческое лицо. Отчаянно жажду спасения для своего ребенка, и поэтому...

Но нет, зрение не обманывало меня. Далеко, очень далеко, в самом конце толпы, куда едва дотягивался мой взгляд, действительно стоял Эрик. Его взгляд загорелся, когда он понял, что я увидела его. Он пытался просочиться сквозь толпу, но тщетно – те, кто стоял перед ним, слишком сильно хотели увидеть казнь женщины и ребенка на помостах, снова и снова отталкивая Эрика назад, не давая ему ни шанса подойти ближе.

Я видела, как на помост напротив, неторопливо ставя ноги на деревянные перекладины, кто-то поднялся. Когда человек повернулся ко мне лицом, я узнала «грязноволосого» - именно он был первым, кого я увидела, обнаружив себя в средневековой тюрьме после аварии. Глядя на меня, он улыбался гнусной улыбкой триумфатора.

«А уж я позабочусь, чтобы перед тем, как отправиться на тот свет, вы собственными глазами увидели, как умрет ваш сын»