— Когда ты собиралась сказать, что у меня есть дочь? — кидаю ей в спину, сверля её взглядом.

— Она не твоя дочь, — отвечает, даже не оборачиваясь. Гордая. В отца пошла. До последнего пойдёт, но своего не отдаст.

— А чья же?

— Моя, — бросает и, повернувшись, в глаза мне пытается уверенно взглянуть. Но не выйдет. Я её знаю. — Твой ребёнок погиб от денег, которые ты дал мне на аборт, Матвей. А Эля — только моя дочь.

— Но гены у неё от меня, — напоминаю с горечью в голосе.

— К сожалению, — бросает она уверенно. Только вот глаза выдают всю её боль и сожаление. — Но знаешь, глядя на Олега, я надеюсь, что не всё потеряно. Если уж твой сын нормальным стал, то Эля тоже сможет вырасти хорошим человеком. Хотя есть вероятность, что это у Олега гены матери доминировали.

Если бы она знала…

— Все же матери, — говорю ей и подхожу к огромной кровати, на которой лежит моя дочь. — Знаешь, я собирался отпустить тебя. Позволить быть с Олегом. Допускал такую мысль. Отменить угрозы. Уехать обратно. Но теперь я не уеду.

— Почему?

— Потому что без дочери ты не сможешь жить, — придаю голосу серьёзности и жёсткости. — А я всегда забираю своё. А значит, и дочь свою я заберу. Не хочу её лишать тебя.

— Твоя дочь умерла! Эта — моя! — хватает дочку на руки и к себе её прижимает, словно я уже прямо сейчас её собираюсь у неё отнять.

— Если ты и дальше будешь упорствовать, то твоя тоже умрёт, — говорю, встав напротив неё.

— Чего ты хочешь, Матвей? — спрашивает, а слёзы по ее щекам катятся. — Я не отдам тебе её! Тебе мало того, что мы в больнице, потому что моя дочь больна? Ты хочешь добить меня?

— Нет, не хочу, — чеканю. — Всё, о чём я прошу: бросить Олега и дать парню жить. Потому что в этой Санта-Барбаре ему не выжить. Я не отпущу дочь, а значит — тебя. Он не выдержит, — говорю чётко и по фактам. — Я всё оплачиваю и привожу в эту клинику лучших врачей, чтобы нашу дочь вылечили. После ты и Эля переезжаете ко мне. Моя дочь будет жить под моим присмотром, чтобы я мог её спасти, если начнётся новый приступ. Поверь, человек, незнакомый с этой болезнью, не сможет распознать её первичные признаки. Как бы ты ни старалась и ни смотрела за ней, ты не сможешь!

Потому что я уже видел, как одна пыталась, а потом мы стояли на кладбище. Под дождём. И молча смотрели на крест на могиле ребёнка, которому три исполнилось бы через месяц.

— Мы не переедем к тебе!

— Ты можешь не переезжать, но она переедет, — заявляю и встаю, направившись на выход. — Мне плевать на тебя. Я лишь даю тебе шанс быть с дочерью, а ей — выжить.

— Я ненавижу тебя, Воронцов, — рычит она мне в спину.

— Я бы тоже этого хотел, — вздыхаю и открываю дверь с намерением выйти.

Но в дверном проёме встречаюсь взглядом с тем, кто готов мне глотку разорвать в клочья. С Каримом. Отцом Маши.

— Ну, здравствуй, Воронцов, — злорадно смакует он мою фамилию.