Настя сначала не понимала, что с её девочкой происходит, а потом, разобравшись в речи ребёнка, что дядя или тётя «зой», «г-язный», «бабай», стала и сама к таким присматриваться. И поняла, что Верочка ни разу не ошиблась. Плохое – оно вольно или невольно, рано или поздно, но вылезет из человека, покажет себя.

Оттого и сейчас согласилась пустить незнакомца в дом и, отправив его в баню, поспешила освободить шкаф, перестелить постель, освежить пол, поправить половики в комнате, где раньше жила Верочка, и растопила самовар.

После того как распаренные хозяйки вернулись из бани, оделись и стали накрывать стол к ужину, постоялец вышел в общую комнату с паспортом в одной руке и сумкой в другой.

– Хочу сделать то, с чего начать должен был. Вот, Анастасия Семёновна, мой паспорт. Если хотите, можете данные записать, – и протянул маме книжицу, удостоверяющую личность.

Настасья не чинясь взяла, пролистала, вслух прочитала:

– Ермаков Иван Сергеевич. Почти как Тургенев, – хмыкнула она, возвращая документ, и спросила: – А моё имя-отчество откуда узнали? Верка проболталась?

– Нет, Вера ничего не говорила. Но слепым надо быть, чтобы не заметить ваши почётные грамоты. Вряд ли бы вы стали соседскими стены своего дома украшать.

– И то правда! – вспыхнула Настасья. – Я и не обращаю на них внимания. Висят и висят. Убрать уже давно надо. И совхоза того нет, и я не ударница, а всё хвастаюсь.

Постоялец не стал разубеждать хозяйку, рассыпаясь перед ней комплиментами, а молча начал выкладывать на стол продукты. Явно столичные – в наших краях таких давно уже не видели: несколько палок сырокопченой колбасы, пачки чая и кофе. Аромат деликатесов мгновенно заполнил небольшую комнату. Были ещё банки каких-то консервов, коробки и яркие пакеты с иностранными названиями, но опознать их я уже не смогла – жизненного опыта не хватало. А Настасья только ахала и глаза таращила. Завершилась выкладка двумя пузатыми бутылками, украшенными у горлышка виньеткой с золотыми звездами.

– Вот так как-то... – приподняв брови, пожал плечами Иван Сергеевич. – Приберите это добро в кладовую или куда ещё. Не на каждый день еда, но побаловать иногда себя можно. И вот... – достал из кармана три красных купюры, положил на край стола. – За месяц вперёд. Если мало будет, скажите.

– Иван Сергеевич, – прорезался голос у мамы. – Разве так можно? И продукты, и деньги...

– И можно, и нужно! – твёрдо, по-мужски, ответил постоялец, а потом жалобно

попросил: – Давайте уже ужинать, а? Я с утра ничего не ел.

3. Глава 3

Сон-воспоминание, в котором была нормальная еда, в реальной жизни заставил живот заморыша, в чьё тело я попала, взвыть бешеным волком. Сухарики и ягодки насыщали плохо.

– Есть хочешь? – метнулась к лицу белёсая тень бабули.

– Хочу.

– Потерпи, детка, я скоро, – пообещал дух и исчез.

«Чем-то они меня с крысой накормят?» – подумала я с сомнением и в который раз попыталась пошевелить пальцами.

На сей раз получилось удачнее, чем прежде. Не скажу, что ладонь в кулак согнула, но «птичью лапку» изобразила. Ещё и ногами пошебуршала, хоть было очень неприятно и больно. Уборной в каменном гробу не было. Узкое мелкое углубление в полу, накрытое частой решёткой, в которое взрослого человека пришлось бы вдавливать, а ребенок мог лежать только на спине или животе и нужду справлять исключительно под себя. Несчастное тело так делало до меня, и сейчас другого выхода не было. Немного спасало то, что пол моего каземата к центру шёл под уклон, превращаясь в углубление, по которому несколько раз в день протекала вода, хоть как-то смывая отходы жизнедеятельности. Так вот, когда я пыталась двигать ногами, вонь усиливалась и спина начинала болеть сильнее. Точно там пролежни!