– Это из-за родства матери и отца? – машинально спросила я, думая о том, что «награда» всё же нашла своего героя.

– Да, – прошелестел ответ.

На том силы мои закончились, и я вновь погрузилась в спасительное бессознание.

И в этом бессознательном была моя память.

Иван Сергеевич с такой лёгкостью вписался в нашу семью, в наш привычно-устроенный быт, что показалось, будто именно этого кусочка пазла не хватало для того, чтобы картинка счастливой жизни стала гармоничной.

– Анастасия Семёновна, – обратился он к хозяйке дома, поблагодарив за завтрак, – а не найдётся ли у вас в запасах какой-нибудь подходящей мужской одежды для работы по хозяйству? Не хочу соседей шокировать спортивным костюмом и кроссовками. Не по-деревенски как-то.

Настасья замерла на мгновенье. Мне даже показалось, что побледнела слегка, но быстро взяла себя в руки и как-то решительно ответила:

– Найдётся, Иван Сергеевич. Поднимитесь на чердак. Там стоят два сундука. Выберите себе что пригодно.

Проскрипели ступени лестницы, стукнула откинутая крышка лаза... На каждый звук женщина реагировала так, будто постоялец ходил не по перекрытиям чердачным, а по её обнажённым нервам: лоб покрылся испариной, губы дрожали, в глазах появились слёзы.

– Ма, ты чего? – от жалости и страха за мать я прижалась к ней, желая отвлечь от чего-то неприятного, приносящего ей боль.– Всё хорошо, Верочка. Всё хорошо. Давно уже пора отпустить, а я всё не решалась. Похоже, что пришло время, – ответ был туманным и маловразумительным, но после этих слов Настасья задышала спокойнее, смахнула с лица слёзы и даже попыталась улыбнуться.

А ещё перестала смотреть в сторону чердака как загипнотизированная. Отошла на кухню, завозилась там, убирая посуду после завтрака, готовя варево для порося и бормоча себе под нос что-то успокаивающее.

Иван Сергеевич спустился с охапкой одежды, прошёл к себе в комнату и через несколько минут вышел одетый, как обычный мужик из нашей деревни: тёмные широкие штаны из практичной ткани заправлены в коротко подвёрнутые кирзовые сапоги, байковая рубашка в крупную клетку навыпуск, на плечи наброшена болотного цвета ветровка, сам в руках мнёт кепку.

– Как я вам, хозяюшки? – весело, но слегка смущаясь непривычного образа, спросил он нас, стоя спиной к окну.

Настасья, вытирая мокрые руки кухонным полотенцем, выглянула из дверного проёма, замерла, рассмотрев со своего места только мужской силуэт, и бросилась к постояльцу:

– Ванечка! – выдохнула она, уткнулась лицом в грудь поддержавшего её постояльца и осела бы на пол, если бы Иван Сергеевич не усадил на стоящий рядом диван.

– Чего стоишь? – резко обратился он ко мне, пристраивая голову женщины на своём плече. – Матери воды принеси!

Отпоили, дали время успокоиться и только после этого услышали печальный рассказ.

– Мы с Ванечкой рано поженились. Считай, сразу же после школы. А что? Восемнадцать в сентябре исполнилось, на Покров расписались. Мы нарочно из родной деревни уехали. Эта изба Ивану от бабки двоюродной досталась. Она умерла незадолго до того, как мы... Наезжали сюда вдвоём, за огородом приглядывали, двор в порядок приводили, избу ремонтировали по мелочам. Несколько раз ночевать оставались. Когда расписывались, я уже на третьем месяце была. Оттого и уехали сразу после скромной свадьбы, чтобы родным меньше в глаза тыкали, что ребёнок родится «недоношенным». В Армию Ивана не взяли – что-то с ногами у него было – вроде особо жить не мешало, но служить нельзя. Честно говоря, мы и не огорчились. Зажили. Ванечка в леспромхозе на тракторе трелёвочном работал, я, как Васютку в ясли определили, птичницей в совхозе устроилась, в техникум ветеринарный поступила. А потом случилось это... Ванечка золото нашёл. На выходные напрямки домой бегал через тайгу, говорил, так быстрее, да и по пути что-то для дома всегда найти можно: грибы, ягоды, рыбу в реке словить. Вот на рыбалке и нашёл самородок. Потом ещё один, ещё. Мелкие, меньше ногтя моего, но тяжёлые. Песок намыл – тут все это делать умеют. «Не горюй, Настенька, – смеялся, – заживём скоро! Мы же по-умному добром распорядимся. Светиться не собираюсь». Тут, Иван Сергеевич, многие моют. Чуть ли не у каждого своя нычка имеется. Таятся друг от друга, в обход к месту заветному ходят. Якобы по грибы-ягоды или на охоту, а сами за золотом. Кто государству по-тихому сдаёт – в областной центр отвозит, кто перекупщикам местным. Якобы проверенным. Ваня мыл, но никому не продавал. Говорил, что время не пришло. А потом и вовсе перестал ходить на место тайное. Сказывал, что плохие люди в тайге появились: выслеживают добытчиков, грабят и убивают. «Нет ничего дороже тебя и жизни. Всё не скупишь, не заберёшь! Пусть своего часа ждёт». С чего их с Васенькой понесло в тайгу тогда?! «Пусть мальчонка перед школой побродит». Меня с собой не взяли. Пятый месяц беременности шёл – куда по тайге ходить? Ушли, но не вернулись ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю. Через десять дней, когда я уже почти сошла с ума от тревоги и беспокойства, участковый отвёз меня в районную милицию. Следователь указал на вещи, найденные у арестованных бандитов, что старателей в тайге караулили. Спросил, нет ли среди них чего-то, принадлежавшего моему мужу или сыну. Злодеи у жертв своих что-нибудь «на память» брали. На тот нож, что я подарила Ванечке на двадцатипятилетие, я копила, откладывая с премий и зарплат года два. И с мастером-кузнецом, который один в районе такой, тайно сговорилась – сюрприз хотела сделать. Как муж гордился моим подарком! Никогда с ним не расставался: и на работу брал, и просто когда в тайгу шёл. Позже ещё и чехол к нему заказал, из кожи секача, но уже сам... И вот лежит этот нож поверх чужого непонятного барахла на столе в кабинете казённом. Как же я его не узнаю? Только ответить не успела – поплыло всё, закружилось… я там же и упала. Из милиции меня на скорой увезли. Однако не спасли доченьку мою, как и всех последующих деток, что могли быть у меня. Вернулась домой под Новый год. Слабая, опустошённая, без желания жить. А тут всё вверх дном. Видно, искали Ванечкину заначку, да не нашли. Затопила я печь, дождалась, когда разгорится хорошо, и вьюшку закрыла. Зачем мне без моих любимых жить? Да отвёл Господь от греха. В угаре уже привиделось, что мечется предо мной приведение-не привидение, дух-не дух, руками машет и вопит: «Ты ещё Веру спасти должна! Не смей умирать, дура!» Помню, подумала: «Чью веру? Как спасти?», но всё уже туманно было и соображала плохо. Спасибо Глашке-соседке. Видела она, как я в избу входила, но не поняла, почему к ней не зашла. Прибежала, вьюшку выдвинула, двери-окна нараспашку открыла, чтобы угар вышел, меня под мышки подхватила, на улицу выволокла, лицом в снег ткнула – в себя скорее прийти. Едва откачала. Ох и орала она на меня, словами последними обзывала, по щекам била, а потом села в сугроб рядом, обняла меня и разревелась. А через полгода, по весне, я Верочку на платформе встретила. Спасла, получается? Только забыла к тому времени я о духе том и словах его. А недавно, за неделю где-то до сегодняшнего дня, сон приснился. Да явный такой, словно и не сон вовсе. Будто вышла ночью воды на кухню попить, вижу – белеет что-то, как туман плотный. И слова, но не звуком, а в голове будто слышу: «Спасла мне Верочку, а я тебе Ванечку пошлю». Только я и это забыла. А как увидала вас, Иван Сергеевич, против света в одежде мужниной, так и ахнула: «Вернулся!» Вы уж простите меня, дуру заполошную. От нервов всё это.