До конца урока Марик сидел молча, демонстративно сложив руки на парте, как школьник из букваря. Даже спину выпрямил. Не чтобы задобрить Сычиху, нет. Просто не хотелось становиться поводом для очередных придирок.

После звонка Сычиха собрала тетради и ушла в учительскую. Вечное перо она унесла с собой. Марик проводил её мрачным взглядом, Рудик тяжко вздохнул, полез в портфель, зашуршал чем-то. Извлёк завёрнутые в пергамент пирожок и яблоко, пирожок разломил пополам, протянул половину Марику.

– Лопай, Маэстро. С повидлом. Знал бы, что ты сегодня придёшь, взял бы два.

– Не хочу.

Марик сидел, насупившись: чёрные брови сошлись на переносице, чёрные глаза сверкали. Руки он сложил на груди, всем видом выражая негодование.

– Так ты на дедушку Азада похож, аж страшно, – заметил Рудик и принялся методично распиливать яблоко с помощью линейки.

Сок потёк по парте, но Рудика это мало заботило. Главное, чтобы поровну.

– Ну чего ты расстраиваешься? Расскажешь маме, тётя Алиса добрая, наказывать тебя не станет. Да и не за что же! Придёт к Сычихе, заберёт самописку. Ну?

Марик всё-таки взял половинку яблока, с хрустом откусил, вытер сок с парты рукавом форменной курточки.

– Мама добрая. Только нету её, мамы.

– Как нету? – опешил Рудик.

– Уехала. В Москву. Насовсем.

И вот теперь Марику стало по-настоящему грустно.

***

Здание школы было двухэтажным, и учительская располагалась на втором этаже. Марик подтянулся на руках, ветка старого платана скрипнула, но даже не прогнулась. Марик легко закинул на неё ноги, ухватился руками за следующую.

– Может, не надо, а? Высоко же, Маэстро! Убьёшься.

Рудик стоял на стрёме, следил, чтобы на школьном дворе никто не появился. Собственно, появляться тут, кроме сторожа, было некому – в пять заканчивались все занятия, и школа пустела. Окна по случаю жары никто не закрывал: на первом этаже решётки, а на второй кто полезет? Никто, кроме отчаянного и очень упорного мальчишки.

– Лучше бы я полез, – причитал Рудик. – Я ловчее.

– Кто ловчее? – Марик аж притормозил и глянул вниз на друга. – С чего ты взял? Смотри! Але-оп!

И перемахнул на следующую ветку.

– А назад как? Вверх-то всегда легко, а ты попробуй спустись потом!

– Все как-то спускаются. Я ещё не видел ни одного мальчика, живущего на дереве.

К Марику уже вернулась привычная рассудительность. До последнего урока он раздумывал, как быть. Сказать дедушке, что его вызывают в школу – немыслимо. Бабушка тоже за самопиской не пойдёт, она точно расскажет деду. Оставался только один вариант, и он нравился Марику больше всего. Не надо никого просить, не надо выслушивать упрёки. Мужчина должен сам решать проблемы. Кажется, это тоже дедушкина фраза. Он же мужчина? Мужчина. Ну вот и решает.

Марик без труда забрался на подоконник – дерево росло очень близко к окну. На минуту засомневался, правильно ли поступает. Да, самописка его, но рыться в ящиках в учительской как-то нехорошо. К счастью, вечное перо лежало на столе, на стопке тетрадей второго «А». Марик не удержался, открыл верхнюю. Нет, ещё не проверили. Ну и ладно. Схватил перо, сунул в карман штанов, снова влез на подоконник. В голове звучала «Стаккато-прелюдия» Майкапара, которую он недавно начал играть, – она у него прочно ассоциировалась с разного рода проказами. Впрочем, к этой его проделке куда лучше подошёл бы «Полёт Валькирии» Вагнера. Но его, к сожалению, в школе не проходили, – у дедушки была пластинка. И когда Марик заикнулся, что хотел бы разучить это произведение, взрослые как-то странно на него посмотрели, в один голос начали убеждать, что ещё рано, техники не хватит, и вообще Вагнер писал не для фортепиано. Глупость какая-то. Техники не хватит! Техника дело наживное! Если всю жизнь детские песенки играть, то техника и не появится. Марика уже тошнило от всяких там «Пастушков» и «Горочек».