Нужно забыть.

Но как же больно.

Как больно.

Лицо красное.

Надо пройтись, иначе заметят. При мысли, что о моем сломе узнают, пронзает ужас!

Пишу Савенко: «Доброе утро! Я на работе, но решила сходить за кофе. Вам взять как обычно?»

Я выхожу в коридор и сбегаю по лестнице. Пристав Синицын поднимается с двумя пластиковыми стаканчиками. Уж не знаю, ко мне ли он направляется, но я проношусь мимо.

«Конечно, буду благодарна», — отвечает Савенко.

«Тогда буду через десять минут».

«Ну что за умница наша Саша! Жду с нетерпением».

И я снова плачу.

***

17:30. Архив. Судебный корпус, подвал. Все еще среда

Я спускаюсь в архив, чтобы отнести документы на подпись и забрать карточку движения дела. Пять минут на все про все.

Здесь всегда тихо и слегка влажно, как в библиотеке без окон. Я тяну за ручку, просовываю в проем плечо. Руки заняты подшивкой, поэтому придерживаю дверь коленом. Она тугая, я мешкаю, невольно слушая голоса за стеллажами.

Первый узнаю сразу: низкий, нетерпеливый, с насмешливыми интонациями. Излишне самоуверенный на мой вкус.

— И что же было потом?

Савелий Исхаков. Серьезно?

Желание прийти попозже вспыхивает сверхновой, но тащить все эти документы пешком по лестнице обратно... Нет уж, не могу я дать себе еще один повод для презрения.

Второй голос — молодой, женский, такой сбивчивый, что едва разбираю слова.

— Я скопировала формулировку из запроса Салтыкова. Она там была, я проверила, честное слово.

— Ты не верифицировала источник, — спокойно говорит Савелий. — Просто увидела ссылку и априори сочла ее действующей. Даже копирайтеры БАДов перепроверяют, на какие документы они ссылаются. Яна, с каких пор юрист позволяет себе работать «на веру»?

Я все-таки протискиваюсь в дверь, и та мягко закрывается. Делаю несколько шагов вглубь зала.

Перед стойкой архивистки стоят Савелий и девушка лет двадцати трех с сильно зачесанными назад волосами и красными как свекла ушами. На столе разложена папка дела.

— Этого решения нет, — продолжает Исхаков, не повышая голоса, — а значит, ты официально сослалась на судебный акт, которого не существует.

— Но… я…

— А судья уже включил его в обоснование. Понимаешь, чем грозит? — Пауза. — Мы не просто выглядим глупо, мы даем повод заявить о фальсификации. — Пауза. — Ну почему, почему ты не сказала? Еще вчера это была бы банальная ошибка, сегодня — повод для дисциплинарки.

Стажер, а это очевидно она, молчит. Даже дышит будто с трудом. Савелий глядит на нее не с ненавистью — с требовательной, безжалостной ясностью. Ждет.

Ждет. Ждет.

Наконец, вздыхает:

— Я не могу тебя прикрыть, если ты не понимаешь, за что тебя прикрывают.

— Грызть гранит науки тяжело. — Голос архивистки Маши звучит по-матерински заботливо, что редкость.

Савелий берет в руки документы и только тут замечает меня. Смотрит на полсекунды дольше, чем надо, слегка кивает и произносит вслух:

— Александра Дмитриевна.

Его пиджак расстегнут, галстук чуть ослаблен. Вид в целом уставший, но взгляд — как всегда: внимательный, неприятно цепкий.

Девушка-стажер пялится на Исхакова как на бога, со смесью восхищения и ужаса.

А я…

Я, вспоминая свои пятничные попытки флирта, вновь ощущаю себя дурочкой и киваю в ответ:

— Добрый вечер. Надо же. А я-то думала, вы появляетесь только в залах, где есть публика.

Савелий усмехается, будто приободрившись. В его глазах вспыхивает что-то вроде азарта.

— Вот видите, бываю и в архиве. Иногда нужно опуститься на уровень бумажной цивилизации. — Он подмигивает архивистке, и та миленько хихикает.

Да ладно. Маша?!

Я кладу подшивку на край стойки. Не улыбаюсь, но угол губ все же предательски дергается в попытке. Вот засранец.