12. Глава 9.2

Мои глаза округляются. Маши не видно — отошла.

Я здесь совсем одна, зажатая в угол двухметровым дьяволом.

Он уточняет:

— Всего одну чашку.

В груди взрывается паника, и меня накрывает волной необъяснимого жара. Тут же выпаливаю:

— Ни за что.

Это не просто «нет».

Это НЕТ.

Или даже: НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ.

Или даже: «Я лучше умру».

Категоричное. Резкое. Основательное «нет».

Словно звонкая пощечина по всему отполированному эго Исхакова.

На мгновение повисает тишина.

Маша медленно вздыхает где-то там вдали, а потом принтер начинает громко печатать.
Воздух становится гуще.

Савелий кладет свои бумаги на стол рядом с моими и бесцельно их листает.

Упертый гаденыш. Вы посмотрите только. Любой другой бы оскорбился и уже отвалил.

— Ладно, — говорит он. — Удачи вам с архивом.

Сдался? Я этого и добивалась, но победе почему-то не радуюсь. Какая непредсказуемая я дамочка.

— И вам удачи с делом, Савелий Андреевич. Постарайтесь не обольстить архивистку. Она замужем.

— Это никогда не было препятствием.

Что?!

Будто невзначай, но с точным прицелом Исхаков произносит:

— Кстати... — И замолкает.

Я вынужденно поднимаю взгляд. Мы смотрим друг на друга.

Принтер старательно печатает.

Маша снова вздыхает.

Савелий медлит. А у меня тело начинает гореть. Шея, грудь, руки. Он, как будто почувствовав это, скользит взглядом сверху вниз, до моей талии. Кофточку разглядывает? Плавно возвращается к подбородку. Чуть приоткрывает рот.

Я делаю то же самое.

Кожу очень сильно покалывает.

Надо было надеть водолазку.

Да боже мой, говори быстрее!

Я не могу так надолго задерживать дыхание, а ты стоишь слишком близко. И по-прежнему потрясающе пахнешь. Просто до слез волнующе. И я всей своей женской сущностью против воли и разума тебе симпатизирую.

Какой он высокий, боже ты мой! Разве такие высокие мужики бывают вне баскетбольных площадок? Руки большие, пальцы длинные. Кто его пустил на юридический факультет? Почему его не забрал под крыло какой-нибудь ушлый тренер?

— В пятницу я, кажется, немного… переиграл, Александра Дмитриевна.

Вновь возникает пауза.

Зачем он так странно произносит букву Р в моем имени?

Медленно вдыхаю, и его запах заполняет легкие.

Савелий слегка хмурится и продолжает:

— Не знаете, случайно, дошло ли до Гаянэ Юрьевны какое-то... альтернативное толкование нашей беседы?

Уголок моих губ дергается.

Перевожу на русский: Исхаков спрашивает, сказала ли я судье, что он намекал на взятку. Причем спрашивает так, будто между нами не этика, а один вопрос: сдала или нет.

На этику ему плевать. Я усмехаюсь.

И делаю вид, что не понимаю, о чем речь.

— Вы часто рассчитываете, что женщины будут потакать вам и молчать? — Стреляю глазами в сторону стойки, за которой прячется Маша.

Мы ведь все еще обсуждаем крепость ее брака, не так ли?

Савелий улыбается не сразу. Но очень мило.

— В вашем случае — надеюсь.

В вашем случае.

Сейчас он говорит прямо.

Он... извиняется.

Я смотрю ему в глаза.

— На первый раз вам повезло.

Исхаков кивает:

— Уже понял.

Ничего больше не сказав, он уходит. Я же еще некоторое время стою на месте и торопливо дышу.

А когда, успокоившись, направляюсь к выходу, Маша делится:

— Вокруг этого адвоката столько искр. И как мои бумаги еще не вспыхнули!

— Видимо, влажность в архиве достаточно высокая, — иронизирую я в ответ. Не люблю, когда со мной шутят в таком ключе.

— Влажность и правда повысилась, — хихикает она.

Маша!

— Бумага, к счастью, не горит от чепухи, — сухо пресекаю, покидая подвал.

А вот щеки — очень даже горят. И уши тоже. А еще...

Влажность. Маша действительно произнесла это вслух?