***

Следующим утром отваживаюсь надеть пурпурную рубашку и сережки.

Наученные понедельником брат с женой не позволяют себе ни единого комментария, и это тоже царапает. Я безумно люблю свою семью, но кажется, что еще полгода столь близкого соседства, и мы переругаемся.

В суде, впрочем, мысли возвращаются в рабочее русло — высохшее и слегка пыльное. Я бодро иду по коридору, когда ощущаю внезапную волну сигаретного дыма и слышу голоса.

Погода прекрасная, поэтому все окна и двери настежь, в том числе в курилку. Точно, ее же перенесли на внутренний балкон второго этажа.

До меня доносится тонкий смех Вероники. Мы редко пересекаемся по работе, и я решаю пройти мимо, не поздоровавшись.

— Вам смешно, а у Яхонтовой-то кавалер появился!

Останавливаюсь как вкопанная.

— Это кто еще? — интересуется Дождиков.

— Пристав новенький ей кофе носит. Славный такой мальчишка.

— Да брось, она у нас неприступная. Спорю, даже свидания строго по уставу, — отвечает Дождиков слегка насмешливо, и мои щеки начинают гореть.

— Ты просто не слышал, как она говорит: «Пресеките», — это уже Кристина. — Словно воды ледяной за шиворот плеснула. Может, у мальчишки фетиш — строгие мамочки?

— Рано ей еще в его мамочки. Хотя сколько ей, кстати?

— Под сорок, наверное.

— И все равно, — не унимается Вероника, чуть понизив голос. — Не зря Савенко сказала, что умница Саша хоть бы с приставом замутила, а то совсем одинокая. Жаль ее.

— Савенко так сказала? Серьезно?

— Ага, в обед. Я случайно услышала, она мимо шла с Тарасовым.

Взрыв смеха.

11. Глава 9

Я медленно моргаю, пытаясь осмыслить.

И не могу удержать слезы.

Что делать, знаю: зайти, поздороваться громко, дать сухой комментарий. Чтобы им всем неудобно стало. Выдержать взгляды. Не сломаться.

Как будущая судья, я должна быть беспристрастной во всех сферах жизни, даже в личной.

Слезы.

Дурацкие слезы!

Борюсь с придавившей волной эмоций. Губы кривятся, как у маленькой. Уголки тянет вниз.

На новую блузку падает капля. И я понимаю, что не смогу.

Не смогу с собой справиться.

Мои шаги тихие и быстрые. Как мышь пугливая, добегаю до туалета, закрываюсь на замок и нервно мою руки.

Сердце так сильно колотится. Так сильно, боже.

Я снимаю сережки. Ищу резинку в глубокой сумке и, найдя, стягиваю волосы в строгий тугой пучок.

Смотрю на свое отражение. Дышу ртом прерывисто. Нос щиплет, а глаза снова и снова наполняются слезами.

Почему слова коллег так задели?

Обычные сплетни. Банальщина. Какое мне вообще дело?

Кто они мне? Никто.

Почему так невыносимо ощущать чужую жалость? Их жалость. Их смех.

Становится зябко, и я обнимаю себя руками.

Держусь. Держусь.

А потом горько всхлипываю и реву.

Сама в шоке от того, что так больно меня это ранило. Трясет. Смотрю на себя и понять не могу, почему рыдаю. Тихо, жалобно.

Перестань. Перестань ныть, тряпка!

Разозлившись, я надеваю долбаные сережки, вытираю слезы, а они все льются и льются. Катятся по щекам, падают в раковину.

Вдох-выдох.

Надо собраться.

Как мне одиноко. У меня все прекрасно — друзья, семья, работа.

Почему же в душе так одиноко? Подколки будто точно в цель попали, где мягко и уязвимо. В яблочко.

Прорыдавшись и промокнув глаза салфетками, я трясу у лица ладонями. Надо взять себя в руки, у меня так много сегодня работы. Чудовищное количество.

Просто чудовищное.

«Александра, доброе утро. Я тебя потеряла», — падает на телефон от Савенко.

Я не знаю, в курсе ли судья, что обо мне сплетничают. Даже если она действительно сказала такое Тарасову (а они давние друзья, еще учились вместе), то точно не хотела, чтобы шутка дошла до моих ушей. Хочется верить.