— Но… как?

Меня хватило на два коротких слова, хотя в голове разом возникла куча вопросов. Много лет я пыталась войти в этот дом, раз за разом придумывала новые способы, ставила эксперименты, но ничего не выходило. Все заканчивалось дикой болью, которая заставляла меня отползать от крыльца по земле. То же самое случалось, если посильнее потянуть за ставни на окнах. Не получилось проникнуть в дом и у остальных жителей Хюрбена, а пробовали многие: сначала хотели разграбить, потом сделали из своих попыток нечто вроде местного аттракциона и пробы для юношей. Ритуала, после которого мальчишки могли с гордостью называть себя взрослыми. В последние годы интерес к дому сошел на нет. Жизнь и смерть знахарки остались в прошлом, превратились в скучный рассказ, который мало кто хотел вспоминать, и дорожка к дому начала зарастать травой.

— Я же сказал, это мои владения.

Чужак продолжал стоять ко мне спиной, не показывая своего лица. Я подумала, что если он сейчас скроется в доме, то я не смогу зайти следом. Не рискну сделать попытку, чтобы не позволить ему насладиться результатом. Задержать его мне было нечем. Я чувствовала, что игра продолжалась, настал мой ход, и я лихорадочно перебирала в уме варианты, почему дом вдруг согласился впустить незнакомого человека.

— Магия крови, — озвучила я то, что вертелось на языке. Вот что охраняло дом, не давая чужим пройти. Это его владения, не покупка. Наследство, если он состоял в родстве со знахаркой. Не он был здесь чужаком, это все мы, любители ничейного добра, оказались не ко двору. Смутная мысль вертелась в моем мозгу, никак не давая себя ухватить. Воспоминание, давно погребенное под тоннами прочих.

Магия крови.

«Здравствуй, мама».

— У нее не было родни, — вслух вспомнила я обрывки чужих разглагольствований, которые обожала подслушивать по вечерам в трактире.

— Был сын.

Я знала, что он говорил о себе, но что-то в памяти не сходилось. Знахарка была молода, многие сетовали на то, что она не успела передать свои умения потомкам. По крайней мере, те умения, что помогали Хюрбену выживать без лекарей десятилетиями. И все же чужак не врал, как «не врал» и дом, когда впустил его. Тут я вспомнила:

— Его разорвали звери.

Стало неуютно от собственных слов, как бывает, когда говоришь о ком-то в его присутствии, но так, словно его и нет вовсе. А я всего лишь… обвинила его во вранье? Сообщила о его смерти?

Я прикусила нижнюю губу и с тревогой ожидала ответа. По спине прошел холодок, как будто дунул несуществующий здесь ветер, пошевелил непослушные локоны, словно хотел вежливо указать, что те снова выбились из хвоста.

— Да, — равнодушно подтвердил чужак. — Его разорвали звери.

И обернулся.

Я вздрогнула. Не от страха или неожиданности, а оттого, что в мозгу словно промелькнула вспышка.

Я знала его.

Не имея понятия, кто он, видя его впервые, я его знала. Возможно, встречала во сне, в детстве или в другой жизни, это ничего не меняло, я была абсолютно уверена, что наши пути сегодня пересеклись не впервые. Любопытство растекалось вместе с кровью по венам, поднималось к сердцу и наполняло его жаждой совершить очередную несусветную глупость.

Чужак криво, ядовито усмехнулся: он по-своему воспринял мое короткое замешательство. Я догадалась, что другой реакции он и не ждал. Сердце сжалось.

— Не впечатляет?

— Нет, — честно ответила я, взяв себя в руки.

Чужак был симпатичен. Весьма, если признаться откровенно. Из-под ровных бровей на меня смотрели зеленые глаза — внимательно, без злобы, но с презрительным любопытством, как будто их обладатель готовился в любой момент скрыться за стеной высокомерия при малейшем намеке на то, что кто-то может тронуть его душу. Бледное лицо осунулось, под глазами залегли усталые круги: поездка на повозках, похоже, далась ему тяжело, он явно не привык к таким путешествиям, давно не отдыхал и недоедал. Я могла бы назвать его красивым, если бы не уродливый рваный шрам, который пересекал левую щеку от виска до кончика подбородка. Судя по виду, он был получен много лет назад, возможно, в детстве, с тех пор успел заметно посветлеть и растянуться. Рана должна была быть жуткой. Били с силой, наотмашь, и не ножом. Лезвие оставляет след гораздо чище этого.