За дверью тишина. Ни криков, ни движения, ни всхлипов, но я знаю, что моя Стрекоза там. Я всегда знаю, где она, чую это всем нутром, она же кусок меня самого, такой, оказалось, огроменный кусок, включая ту самую проклятущую мышцу за ребрами, которую теперь словно выдрали на живую, что не мешает ей при этом болеть просто адски. Как пустота может болеть? Терзать и разум, и тело так, что руки и ноги повисают бесполезными плетьми, а в мозгу одновременно вообще ничего и так много. Стыд, отвращение, и бесконечный страх безвозвратной потери.

– Стрекоза! – заорал я и саданул по чертовой двери, почти снеся ее. – Ты не можешь меня бросить! Не имеешь проклятого права! Ты – моя, я – твой, навсегда, нет жизни друг без друга, мы поклялись, помнишь?!

Так было все эти годы, и должно так и оставаться, потому что другого варианта жизни для меня не существует. А потом я по какой-то непонятной и миллион раз сейчас ненавистной причине взял и засунул свой член в эту… Новая волна боли, еще оглушительней прежней, жестко врезала под дых, заставляя согнуться в сухих рвотных позывах. Будто это и не я был… кто-то другой, чужой, овладевший моим телом и разумом, кто-то по-настоящему похожий на оголтелого зверя, которому недостаточно было первого настоящего убийства на ринге, ему потребовалось еще больше грубости, разрушения, жестокости… Безумного траха, бездушного, бессмысленного, без грамма эмоций, словно мое сознание в этом и не участвовало, а перед глазами прокручивался сумасшедший видеоряд, как я заталкиваю член прямо в глотку женщине, она давится, обливается слезами, но ее глаза горят мерзким похотливым пламенем, инфицирующим меня, как позорная болезнь, и только получив возможность вдохнуть, она снова умоляет дать ей больше, отодрать, как последнюю шлюху, и я поддаюсь, поддаюсь, проваливаясь в выгребную яму похоти в самом ее грязном проявлении…

Тварь, какая же я тварь конченная, прощения недостойная, поганое дерьмо. Но все равно-все-равно-все-равно, Стрекоза не может меня бросить! Нельзя, невозможно, немыслимо! Нас нет друг без друга! Пусть на лохмотья режет, в рожу бесстыжую плюет, в кровавое месиво ее превратит, по яйцам врежет, чтобы скулил, как жалкая сучка, по полу перед ней катаясь, но никуда не уходит!

Взревев, я наваливаюсь плечом и падаю внутрь крошечной комнатки с маленьким окошком под потолком. Свет фонаря на углу падает на узкую койку, что так долго служила нам постелью. Она – свидетель всего лучшего, что случилось в моей жизни. Вечно в беспорядке, потому что мне никогда не удавалось держать свои загребущие руки вдали от кожи моей Стрекозы. Господи, ее кожа… запах, стоны, смех, шепот, сопение во сне… Сейчас здесь идеальный порядок и нет ни единой вещи, напоминающей о присутствии Летки. Но как же так? Я всегда знал, знал, рядом ли она… Больше… нет?

– Стрекоза, я… Не могу дышать без тебя… Не могу… – Мучение становится невыносимым, все внутри меня – раскаленный металл, жгущий бесконечно.

– Ты не смеешь уйти от меня! – реву я в пустоту и колочу в грудь кулаком, желая проломить ребра и дать вылиться прочь этой огненной реке. – Не смей меня бросать! Стрекоза-а-а!!! Не убивай меня вот так! Лучше, мать твою, приди и прикончи своими руками, но не так, не ТАК!!

Я просыпаюсь, вопя во все горло и содрогаясь в таких глубоких рыданиях, что чудится, с каждым из меня изливается почти вся кровь. Эта боль непереносима, такое нельзя пережить, нет таких сил, что могли бы ее унять или сделать хоть чуть меньше. Раскачиваясь на четвереньках, как бешеное животное, я вою одно и то же: