Его дед жил в квартире вместе со своим братом, профессором психиатрии – тот явно был самым успешным в семье. Именно от него мальчик и слышал порой рассказы, из которых понятным становилось, что вокруг всё не то, чем кажется, и жизнь на поверку сложнее. Окунаясь в то время, герой все время сползал в ощущение, что он был тогда заготовкой для невнятного будущего, к чему-то спешил, куда-то его несло, но оглядеться не было времени. Продолжалось так и сейчас.

Его двоюродный дед жил в невиданной по тем временам роскоши – в коммуналке у него была комната в пятьдесят метров и свой телефон в ней, и еще одна комната тут же, да и у мамы была комната этажом ниже. Черный ход со щеколдой, проходные дворы, драки, школа, из которой хотелось поскорее выйти в жизнь. И тут у него начал звучать мотив порядка и активности. Еще в старших классах он пошел в отряд помощи милиции, и тут уже начинался «Мой друг Иван Лапшин», вечерняя школа, лунатически прекрасные мечты о будущем, хорошие и старшие ребята, а вернее те, кто тогда казался взрослым, те, кому хотелось помогать.

Иногда в коучинге имеет особый смысл попросить клиента рассказать о прошлом – редко это бывает в начале, но, скорее, когда уже установилось активное течение процесса. Человек плывет, огоньки случайных воспоминаний мерцают, и происходит то самое углубление и очарование, неожиданный контакт со своей собственной жизнью, вход с непарадного подъезда.

И тут жизнь сделала поворот, это было одно из углублений русла, а этому предшествовали нанесенные половодьем коряги. Это звучало туманно, жестоко, издалека, но мощным гулом, который уже отзывался на последующую жизнь. В его пересказе это называлось «они жгли меня на горелке», нечто из разряда пыток, ужасов, нагрянувших лично к нему жестокостей эпохи.

Он явно не все помнил и еще меньше хотел вспоминать, кто и зачем делал это, это как будто относилось ко мраку того времени и наконец настигло его, явно мог и умереть, бессмысленно, без ясных начал и конца. Как-то было связано с милицией, бандитами, и как бы заново вводило его во взрослую жизнь – иную, чем до того, и детство кончилось так внезапно, что это трудно было не осознать.

Может быть, это была тень отца – возможность такого же бессмысленного исхода. Но темнота этого ужасного момента отступила, его выбросило на берег живым, и началось медленное выздоровление, конец которого я и застал и в котором стал участвовать активно. Полтора года тогда его мотало по больницам, то тут делали пересадку кожи, то там переливали кровь. Из одной больницы его выписали до срока, потому что он завел роман с медсестрой, «на это сил уже хватило», но работать и жить целый день по законам мирной каторги того времени он еще не мог.

И тогда он порвал свидетельство об инвалидности второй степени и ушел в армию. И тут начались его университеты. Он был точен в этой части рассказа, внятность была даже не в деталях, а в уверенности того, что он нащупал свой поток, вступил в него, впервые течение и его воля встретились, он стал помогать себе сам, и сознательная жизнь началась и вступила в свои права.

Как он сказал, кормили регулярно, и тогда было не важно, чем. Много работал и был нужен, стал связистом, был при секретных исполнениях. Наконец стал частью целого, «понял жизнь», узнал, чем отличаются москвичи от прочих – тех, кто не видел троллейбуса; узнал, как далек Дальний Восток, где он служил, от мест, ему ранее привычных.

Коучинг – всегда диалог, в том числе и между своими жизнями, такими разными, а человек – жонглер в своем собственном цирке: обстоятельства и времена летают в воздухе. Воспоминания, слегка слежавшиеся в сундуке, можно вынуть, проветрить, дать чему-то завершиться, что-то отпустить с миром, а что-то бережно уложить обратно. Коучинг помогает концентрировать процесс, упаковать этапные результаты, и не отбить вкус к этой дороге неизбежной поверхностностью, которая наступает, если отпустить воспоминания на самотек и отдать их в руки подступающей болтовни.