- Всё это верно, - согласилась я с его доводами, - но в моём понимании учёба в университете предусматривает определённые расходы. Проживание, питание, расходы на учебные принадлежности… И всё это не на один год. Десяти флоринов на это хватило?

- Нет, конечно, - он посмотрел на меня ещё снисходительнее. – Мне пришлось потрудиться, чтобы меня не выкинули из университета, и чтобы не ночевать под мостом.

«Страшно подумать, как ты там трудился», - ответила я ему мысленно, но вслух, разумеется, ничего не сказала.

Но адвокат, видимо, кое-что понял по моему взгляду, и пояснил:

- Ничего противозаконного я не делал, не надейтесь. В свободное от лекций время подрабатывал уборщиком падали, могильщиком, потом устроился секретарём к синьору Паоло Венето, и у него же изучал логику. Тут мне немного повезло.

Мне стало неловко, я и попыталась оправдаться:

- Я и не надеялась, синьор Марини. Вы что-то неправильно поняли.

- Прошу прощения, - любезно извинился он, а взглядом так и сверлил – мол, вижу тебя насквозь, знаю, о чём думала.

- Многим пришлось потрудиться в юности, - сказала я, испытывая ещё большую неловкость, потому что невозможно оставаться спокойной, когда на тебя с таким вниманием смотрит аристократ в третьем поколении, которому пришлось рыть могилы, чтобы продолжать обучение, который стал героем в пятнадцать лет, красавчик и, вообще, первый парень на деревне. - Вот я раньше была актрисой в странствующем театре.

- Это не делает вам чести, синьора, - так же любезно произнёс Марини.

Ну да. Комедиантов в средние века за людей не считали. Тут я сглупила. Мне стало совсем досадно. Вдова, гораздо старше, простая фермерша, да ещё и с гордостью призналась, что была комедианткой. Вот зачем было врать? Это не я изображала Коломбину на подмостках, а настоящая Апо.

Так, Полина. Ты думаешь вовсе не об этом. Но всё равно как-то обидно.

- Понимаю ваше возмущение, синьор, - сказала я как можно серьёзнее, - но профессия актёра ничем не хуже профессии адвоката, если делаешь её честно и на совесть.

- Я не возмущаюсь, синьора, - ответил он мне в тон, и было не ясно – то ли насмешничает, то ли, правда, серьёзен. – Многим из нас пришлось тяжело потрудиться в юности. И я не стану осуждать таких людей. Христос советовал нам не осуждать никого – ни мытаря, ни разбойника, а я – христианин, поэтому живу по заветам Христа. Для меня все равны, и людей я сужу по поступкам.

- Вы такой умница, - похвалила я, пытаясь скрыть смущение.

Всё-таки, засмущал он меня.

- Вы тоже показываете необычайную рассудительность и мудрость для своего юного возраста, - заметил Марини.

"Мальчик, я старше тебя, минимум лет на пять", - подумала я.

– И если мы разрешили ваш вопрос, синьора, позвольте перейти к моему…

- Стойте! – прервала я его. – Ещё не разрешили. Во сколько вы завтра начинаете работу?

- В девять утра. Работаю каждый день, кроме воскресенья. В воскресенье я хожу в церковь и посвящаю день Богу, как всякий добропорядочный христианин. Чего и вам желаю.

Судя по чертовщинке в глазах, «добропорядочный христианин», всё же, надо мной подшучивал. Я решила не обращать на это внимания. Какая мне разница, в конце концов? Помог бы с моим делом – и на том спасибо. А что он там обо мне думает…

- Значит, завтра в половине восьмого маэстро Зино будет ждать вас, чтобы подать завтрак, - сказала я на одном дыхании.

Последовала долгая пауза, а потом Марини уточнил:

- Хотите чтобы я позавтракал в «Чучолино»?

- Да, - ответила я с облегчением, что мы так хорошо друг друга поняли.

- Нет, - ответил он. – Ни за что.