Кряхтя и почёсывая онемевшие бока, я поднялась и принялась делать зарядку, как привыкла.

- Ты что делаешь? – тут же изумилась Ветрувия.

- Не обращай внимания, - ответила я ей, - это для того, чтобы кровь быстрее бежала.

- Ты замёрзла, что ли? – она тоже села на постели, позёвывая и закалывая шпильками растрепавшиеся за ночь волосы. – Да, сквозняком тут тянет изо всех щелей. Что там у нас за погода? – она выглянула в окно. – Ну так и есть. Подул северный ветер. Вон, уже тучи нагнал. Дождь будет. Опять у Чески апельсины протухнут. Под дождём-то варенье не сваришь.

- Кто будет готовить завтрак? – перевела я разговор с варенья на хлеб насущный.

- Я, конечно, - буркнула Ветрувия. – Ты даже умудрилась забыть, как разводится огонь. Пока вспомнишь – от голоду можно помереть.

- Тогда ты, - обрадовалась я. – Но я могу помочь. Например, собью яйца для омлета.

- Сначала лепешки надо испечь… - начала Ветрувия и вдруг замолчала на полуслове, с ужасом глядя куда-то в окно.

Рывком обернувшись, я увидела лишь грушу и кусты олеандра. Никаких чудовищ или Чески с тесаком в руках.

- Ты чего? – спросила я подругу.

- Стёкла… - прошептала она, поднимая руку и тыча куда-то дрожащим пальцем.

- Какие стёкла? – я снова посмотрела в окно. – Тебе приснилось что-то плохое?

- Стёкла целые! – взвизгнула Ветрувия.

Только тут я поняла, о чём она. Действительно, в оконной раме, где вчера торчали осколки, сегодня блестели стёкла. Чистенькие, целенькие.

Но вчера их не было. Я сама мыла окна… Стёкол не было. А сегодня…

На всякий случай я постучала по стеклу ногтем.

Настоящее.

- Домик, это твоих рук дело? – спросила я по-русски, и тут же исправилась, потому что никаких рук у дома не могло быть: - Это ты застеклил окно?

Груша затрясла листочками мелко-мелко, и я сразу перестала удивляться.

В самом деле – смысл удивляться появившимся стёклам, если у тебя под окном груша мурлычет от удовольствия.

- Всё хорошо, - успокоила я дрожащую Ветрувию. – Видишь, не придётся теперь тратиться на стекольщика и перевозчика из Милана. Мы везунчики, что у нас такой дом. Если бы он ещё и крышу мог сам починить…

- Апо! – раздался вдруг из сада истошный крик Пинуччо. – Аполлинария! Иди быстрее! Адвокат едет!

8. Глава 8

Мы с Ветрувией переглянулись и наперегонки бросились одеваться, забыв про умывание. Я лишь на ходу плеснула в лицо пригоршню воды, чтобы глаза окончательно открылись.

Когда мы выскочили из дома, Пинуччо трусливо приплясывал на поляне, явно опасаясь подойти слишком близко к деревьям.

- Прибежал мальчишка… - затараторил Пинуччо, пока мы быстрым шагом топали до флигеля, - адвокат уже на дороге! Что это раньше приехал? Завтра же обещал?

- Может, планы поменялись, - пожала я плечами.

Ветрувия семенила позади меня, и когда я оглянулась, то увидела, что лицо у неё было мрачным.

Ах да, Пинуччо ведь – её муж. Но он не выглядел сильно уж расстроенным, что жена ушла из дома. Ну, то есть не совсем ушла, но куда-то ведь ушла. А муженек, кстати, жёнушке даже доброго утра не пожелал…

Возле флигеля уже толпились Ческа с дочками, а тётушка Эа с невозмутимым видом сидела в кресле, кутаясь от ветра в клетчатый шерстяной платок. Синьора Ческа, Миммо и Жутти, между прочим, тоже набросили платки.

Да, ветер дул, но уж в платках точно не было смысла. Мне, наоборот, было приятно ощутить эту свежесть. Жара надоела, хотя я пробыла на этой жаре всего два дня.

От флигеля была видна дорога, идущая с холмов, и по ней катила закрытая повозка, которую я про себя назвала каретой. Карету везли две потрясающе красивые лошади – будто нарисованные углём, но гривы и хвосты у них были светлыми, серебристо-серыми. Сама карета тоже была чёрная, с серебристой отделкой вокруг дверей.