— Руда, что с тобой? — услышала тревожный голос Ратмира и пробормотала тихо:

— Я только минуточку отдохну…

Но рычание Бурана заставило меня вскинуться.

Я словно ощутила взгляды со всех сторон — враждебные, хмурые, острые. Вооружённые пиками и примитивными битами люди стояли под пологом густого леса. Мои мужчины схватились было за оружие, окружив меня и Хосе. Кажется, сейчас будет драка…

На прогалину внезапно выскользнул небольшой юркий человечек с монгольским лицом и узкими глазами. Он поклонился моей дружине и протянул руку:

— Эта женщина вылечила попавшего в ловушку воина. Мы проводим вас в лагерь, нам нужна её помощь.

Мужчины переглянулись, посмотрели на Ратмира. Он передал мне сына и выступил вперёд, держа ладонь на эфесе меча, спросил:

— Зачем тебе понадобилась наша травница?

— Чтобы лечить, конечно, — он блеснул белыми зубами и снова поклонился. — Мы проведём вас в лагерь.

— А потом убьёте? — поддержал его ироничное настроение Ратмир. Я тяжело поднялась с земли, тронула его за руку:

— Не убьют. Им нет выгоды нас убивать.

Потом попросила:

— Помоги подвязать Ярослава. Мы пойдём к ним в лагерь лечить больных.

— Нельзя же так скоро, — шепнул настороженный Моки. Я фыркнула:

— А ты оставайся тут, я ведь и одна могу пойти.

Одну меня, конечно, никто не пустил. Хосе уже очнулся и даже смог сесть на лошадь, так что примерно километр, который оставался до лагеря, мы преодолели быстро и почти спокойно. Почти — потому что монгольского вида человечек, который оказался вьетнамцем по имени Хо Фу Ким, был вынужден постоянно ограждать наших мужчин от наглых попыток грабежа.

У Бусела чуть не спёрли ложку-компас, у Ратмира — кинжал из голенища, а к Асели подбирались за шерстью. Я никак не могла понять — почему же такие жадные до всего эти хмурые люди из лагеря? А Ким сказал мне, скорбно качая головой:

— У нас ничего нет. Я тут полгода и всё никак не могу заставить их работать. Её светлость тоже не может. Всё плохо, очень плохо…

— Кто такая её светлость?

— Она как раз и больна. Я пытался вылечить её теми средствами, что знаю, но их не хватает. Травы и примочки не могут спасти её.

— С этим я разберусь, а почему ничего нет? Вы не умеете возделывать землю?

— Умеем, но у нас нет зерна.

— А скотина есть?

— Была корова, но её задрали волки…

— Мда, — протянула я. — Чем же вы питаетесь? Одной дичью?

— И рыбой, — он улыбнулся с грустью. — Это напоминает мне родину.

— А ты откуда? В смысле, из какого времени?

Он поднял лицо к небу и усмехнулся:

— Меня чуть не убили американские джи-ай-джо, я спрятался в джунглях, умирал от ран, но меня спасла женщина в яркой одежде и принесла сюда. Это было полгода назад, и я до сих пор плохо сплю по ночам — кажется, что вертолёты рокочут и жарко от огня… Её светлость не знала ничего про эту войну, но она рассказывала мне про Крымскую… Мы с её светлостью подружились из-за этого.

— Как же её светлость зовут? — спросила я удивлённо. Что за светлость такая? Мы с Гелей решили, что все равны, а тут выделяют эту светлость изо всех остальных. Стало очень интересно. Я глянула на просвет в лесной тропе и обрадовалась: мы выезжали на поляну. Не слишком большую, но и не маленькую. Жили тут люди в шалашах и землянках, совсем бедно. Наши провожатые не разбрелись по своим «домам», а собрали остальных, чтобы поглазеть на нас.

Я оглядела их.

Хилые, серые, лица безрадостные. Одежда грязная, плохо зашитая, меховые накидки, как у дикарей… Дети! Без слёз не взглянешь. Трое маленьких от года до пяти смотрели на наших лошадей с искренним ужасом, самый младший даже разревелся, прижимаясь к матери. Та взяла его на руки и прижала к себе, глядя на меня враждебным взглядом.