Прошло какое-то время, пока я стала что-то понимать, а тогда просто испугалась, притихла и затаилась. Мне не с кем стало бегать и играть – младшего брата нагрузили тяжелой мужской учебой, и это было нужное дело. Детей прислуги с княжеского подворья убрали, а меня со двора не выпускали вовсе. Когда мачехины приживалки доносили об очередной «провинности», она спокойным и мягким голосом указывала, как им следует поступить. И они наказывали… потом я уже перестала разглядывать со слезами и касаться пальчиками синяков на теле – они с него не сходили. Привыкла прятать короткую косичку за ворот рубахи – чтобы не таскали за нее, вырывая порой волосинки на затылке. Привычно засыпала голодной – и это тоже было частым наказанием. Мачеха полной мерой пользовалась той волей надо мной, которую дал ей брат. И вот сейчас она тоже здесь. Значит, оправдаться не получится, в чем бы ни обвинили. Она просто не даст этого сделать.

- В чем на сей раз обвиняет меня Старшая Хозяйка? – тихо спросила я, обратившись мимо нее к брату и не глядя в злые зеленые глаза.

Когда первое время я бегала жаловаться на нее, он требовал от матери ответ и она отвечала. И, забывая свой страх, я искренне дивилась ее способности смешивать в одну кучу чистую правду и гнусный вымысел. Она так хитро выворачивала себе на пользу все то, что происходило, так уверенно и обосновано оправдывала свою жестокость, что ей начинала верить даже я, поникая перед братом повинной головой. И он верил во все, что она старалась донести до него. Со временем я поняла, что жаловаться не имело смысла – на одну мою жалобу у нее находилось две, а то и три своих. Она была умнее и хитрее, а мой плач и крики, просьбы о защите стали такими частыми, что скоро брату это надоело и он перестал меня слушать – отсылал прочь. Молодому князю тогда было просто не до этого.

"Строгому, но честному" обращению со мной она придумала оправдание – мое воспитание "было так запущено, что уж и не ведали – даст ли оно когда-нибудь нужные плоды"? А ведь из меня требовалось вырастить достойную сестру брату, покорную, тихую и покладистую жену будущему мужу.

Сама я, наверное, не выжила бы, но помогли люди из прислуги, которые знали меня с пеленок. Помогали тайком, чтобы не узнала Ставра, иначе наказание грозило бы им самим и даже их семьям. Испуганно оглядываясь, эти люди пихали мне в руки то пирожок, то кусок мяса, то вареное яйцо, и я быстро научилась прятать еду в складках одежды, а потом, давясь, съедать в темном углу, не утеряв ни крошки.

В укромном месте была спрятана целебная мазь от синяков совсем без запаха, которую так же тайно сунули в руку и тихим шепотом указали, что с ней делать. Я почти каждый день смазывала больные места в темноте на ощупь – свечей мне не давали, просто закрывали за спиной дверь на щеколду, когда на дворе темнело.

Часто просто скупая ласка, с которой, таясь, проводили рукой по моей голове, возвращала к жизни, вырывая из безучастной забитости и вызывая слезы. Братьям я вскоре совсем перестала жаловаться на мачеху. И отдалилась от них, даже стала стороной обходить, как чужих людей. Боялась. За каждое доброе слово, что они порой дарили мне, за каждый мелкий подарочек неотвратимо следовало наказание. К чему придраться, мачеха находила всегда.

Особенно легко это стало делать, когда меня стали учить женским умениям. Кривой стежок лег на ткань – прутиком по рукам, поварешка громко плеснула в котле – мокрой тряпкой по плечам… Как я выжила? Потом дивилась сама. Даже не тому, что выжила – до смерти довести не посмели бы, а тому, что продолжала чуять себя человеком, а не забитой бессловесной тварью.