Из того, что она рассказала, я поняла не много, но решила, что и этого довольно. Может и правда – муж сам научит, как ему нужно. Наряд на меня надели и причесать причесали, показав в зеркале какая я в новом уборе – мне нравилось. В светлом наряде мои глаза смотрелись ярче, брови казались темнее, и лицо не выглядело слишком бледным. Была я все такой же светлой и тонкой, но уже не смотрелась бесцветной немочью.

Пир запомнился плохо – сильно волновалась и переживала, даже поесть не смогла, не впихнуть в себя было ни крошки. Лучше бы они молчали об этой ночи, мне было бы спокойнее. А так думала только об этом, замирая от прикосновений мужа, косясь на него, когда думала, что он этого не видит. И незаметно трогала пальцем губы, которые он поцеловал, когда брат объявил нас перед всеми семьей. Он только легонько коснулся своими губами моих, а горели они потом так, будто их каленым железом прижгли. Стало душно, прихлынувшая кровь оживила цвет моих щек, зарумянив их, а гости кричали что-то, шумели, ревели медведями, веселые и уже порядком подвыпившие …

Я их не слушала, думала о своем – разбиралась с тем, что сейчас чувствую. Поцелуй мужа мне понравился – в нем не было ничего такого, чему захотелось бы воспротивиться. Наоборот - хотелось еще, а когда вспомнила о том, что рассказала мне Друна – что я должна буду делать… мысли метались. Опять приливала кровь к щекам, и просто не верилось, что это все же случилось, что он теперь мой, а я – его. Сердце замирало в надежде на счастье, а глаза смотрели сквозь счастливый туман. Я ведь мечтала об этом столько времени – год почти, а теперь вот дождалась.

Ближе к ночи меня увели и, усадив в повозку, повезли к дому мужа. Я глядела во все глаза – мне никогда ходу не было за пределы княжеского подворья. А хотелось рассмотреть дома, что выстроились вдоль широкой дороги, вымощенной плоским камнем, с мощеными вечным деревом тропинками по бокам от нее. Хотелось взглянуть на новых людей, а пуще того на все, о чем рассказывала мне в свое время Любча – веселое торжище, скоморошьи пляски, обрядные праздники. Но это все у меня впереди, ведь я вырвалась из-под опеки мачехи и теперь свободна. Всю широту своей свободы я еще не осознала, а только ждала, когда смогу насладиться ею вдоволь.

Толком рассмотреть Каим не получилось – на город к тому времени уже пали сумерки, а вскоре мы доехали до места. Завернули на огороженное высокими стенами подворье и повозка стала. Я осмотрелась и увидела не сильно большой дом из светлого еще, не потемневшего от времени дерева, за ним, поодаль - конюшня, во дворе колодец. Двор крыт шатром и вымощен деревянными плашками, а дом хорош – высокий, с частыми окнами, которые светились теплым свечным светом – нас ждали.

Муж должен был подъехать следом, а пока нас встречал высокий крепкий старик, назвавшийся Яковом, скорее всего, приехавший из Тарта вместе с моим мужем. Об этом говорила его одежда, то, как он держал себя – не хозяином, но и не слугой хозяина. Скорее – его сотоварищем. А еще из дома выскочила кухарка и убиральщица Уляна, как, оглянувшись, назвал ее Яков - улыбчивая девица с толстой рыжей косой и темными глазами.

Я успокоилась – ведь ехала в этот дом с неспокойной душой, все вспоминала, что сказала мне тогда мачеха. Особой веры ей не было, а только страшновато было и в самом деле увидеть в доме наложницу мужа. Ее здесь не оказалось.

Старик провел меня и Любчу в отведенные для жены хозяина покои и ушел. Любча пристально вгляделась в вошедшую вслед за нами Уляну и рыкнула на нее: