– Куда торопишься? – усмехнулся он. – Мы только начинаем знакомиться.

Свободной рукой он коснулся моих волос, провёл пальцами по прядям, будто изучая текстуру, цвет, длину. Как торговец изучает товар перед покупкой.

– Красивые, – констатировал он. – Как золото. Как спелая пшеница под солнцем. У нас, в степи, таких волос не увидишь.

Он намотал прядь на палец, потянул – не больно, но ощутимо. Показывая, что может выдрать клок, если захочет.

– А кожа… – его голос стал ещё тише, интимнее. – Белая, как снег. Нежная, как лепесток розы. И такая тонкая… под ней видно, как течёт кровь.

Палец его проследил по моей щеке, спустился к подбородку, к шее. Я дрожала – не от холода, а от ярости, что не могла ничего сделать. От бессилия. От страха перед тем, что будет дальше.

– Не трогай меня, нечестивый! – прошипела я. – Не смей касаться!

Он засмеялся – звук был весёлый, искренний, как у ребёнка, получившего новую игрушку.

– Нечестивый? – переспросил он. – Это новое слово. Мне нравится. А что ещё ты можешь сказать? Какими ещё именами наградишь?

– Псина степная! – выплюнула я. – Сын шакала! Поганая тварь!

С каждым словом его улыбка становилась шире.

– Ещё, – потребовал он. – Говори ещё. Мне нравится, как звучит твой гнев.

– Да будь ты проклят во веки веков! – закричала я, срываясь на визг. – Да сгори в аду! Да сожрут тебя черви ещё при жизни!

– Вот теперь хорошо, – одобрил он. – Теперь ты живая. Теперь ты настоящая.

Он отпустил мою шею, встал. Я тут же отползла в угол шатра, как раненый зверь, готовый броситься, если враг подойдёт слишком близко.

– Запомни этот миг, – сказал он, глядя на меня сверху вниз. – Это только начало. Ты ещё узнаешь, что значит принадлежать мне. Телом. Душой. Каждым вздохом.

Он повернулся к выходу, но у самого полога остановился.

– А пока… – протянул он, не оборачиваясь, – пока ты можешь ненавидеть. Можешь проклинать. Можешь мечтать о смерти – моей или своей. Но помни: каждый день ты становишься немного более моей. Каждую ночь. Каждый час. И однажды… однажды ты сама протянешь ко мне руки.

– Никогда! – крикнула я ему вслед. – Слышишь, степной волк? Никогда!

Но он уже исчез во тьме, растворился, как дым. А я осталась одна, дрожащая, злая, с привкусом крови во рту – прикусила губу от ярости.

Рука моя нащупала кинжал Саргаты. Сжала рукоять так крепко, что костяшки побелели. И в этот момент я поняла – она ошибалась. Это оружие не для смерти. Это оружие для жизни. Для той минуты, когда я смогу вонзить его в сердце этого зверя.

– Жди, – прошептала я в пустоту. – Жди, сын проклятых степей. Твой час придёт. И тогда ты поймёшь, что значит боль.

Дождь снова застучал по шкурам шатра, но теперь этот звук не пугал меня. Это была музыка. Песня мести, что зарождалась в моём сердце.

Я буду ждать. Буду терпеть. Буду ненавидеть.

И когда придёт время – я буду готова.

Утро встало над степью кровавым, будто небо истекало, не в силах больше смотреть на то, что творится под его сводом. Солнце поднималось не как благословение, а как приговор – красное, злое, оно жгло глаза и обещало день, полный боли. Ветер гнал по траве тени облаков, но даже они казались тёмными, зловещими, как предчувствие беды.

Я сидела в шатре, завернувшись в шкуры, что пахли дымом и чужим потом, и слушала звуки просыпающегося стана – лай собак, ржание коней, грубые голоса мужчин, что уже готовились к новому дню войны. Где-то скрипели повозки, звякало оружие, кто-то затягивал протяжную степную песню – обычная утренняя суматоха кочевого стана.

Но что-то в воздухе было не так. Чувствовалось напряжение, словно натянутая тетива лука. Воины говорили тише обычного, движения их были осторожными, настороженными. И в этой настороженности чувствовался страх.