– Как избавиться? – встрепенулся Ярослав. – Ты не на убийство ли нас толкаешь, мати моя?

– Смерть Всеволода Ярославича развяжет вам руки, дети мои, – непреклонным голосом продолжила Ода. – Неужто охота вам ходить в подручных у дяди своего?

Теперь возмутился Олег:

– Ода, ты сошла с ума! Позором покрыть нас хочешь! И как ты токмо додумалась до этого?!

Олегу вторил Глеб:

– Диву я даюсь, слушая тебя, матушка. Ты не больна ли? Чем тебе так насолил Всеволод Ярославич?

– Дикость это, – согласился с братьями Давыд. – Бред! Чушь!..

Жестом отчаяния Ода закрыла ладонями своё лицо, затем бессильно уронила руки себе на колени. Она сидела на стуле напротив своих пасынков, расположившихся на скамье у стены. Борис и Ярослав тоже сидели на стульях сбоку от Оды.

Комната с бревенчатыми стенами была освещена всего одним светильником на подставке. Поэтому всё сборище напоминало заговорщиков, не желающих открыто смотреть в глаза друг другу.

На деле же заговора не получилось. Первым комнату покинул Глеб, наговорив Оде немало обидных слов. Следом за Глебом ушли Олег и Давыд.

С Одой остались лишь Борис и Ярослав.

Видя, что сын старательно борется с зевотой, Ода отправила его спать.

После того как Ярослав удалился, Борис подошёл к Оде сзади и мягко положил руки ей на плечи.

– Я предвидел, что этим всё закончится, Филотея, – негромко сказал он.

– Слепцы и глупцы! – сердито проговорила Ода. – Ты-то, Борис, понимаешь, что братья твои слепы и глупы?

– Они ещё прозреют, Филотея, – отозвался Борис. – Время позднее, ложись-ка спать.

– Ещё чего! – Ода резко встала. – Коль мы с тобой прекрасно понимаем друг друга, то и действовать станем заодно. И немедля! Подымай своих гридней! Мы едем в Киев! Муж мой погребён, поэтому мне здесь больше делать нечего.

– Что ты задумала? – насторожился Борис.

– Расскажу по дороге, – ответила Ода, направляясь к двери.

По пути в Киев Ода поведала Борису, что в её намерение входит вывезти и спрятать в надёжном месте часть сокровищ из великокняжеской казны.

– В будущем это злато-серебро пригодится Святославичам, когда у них встанет распря с дядьями из-за столов княжеских, – молвила Ода. – Пригодятся эти сокровища и тебе, Борис. Чаю, ты не станешь довольствоваться малым, с твоим-то ретивым сердцем!

Борис всё сильнее поражался властолюбию Оды и ещё тому, как далеко она способна зайти ради власти. Он и не предполагал, что его обожаемая тётка столь кровожадна в душе, что она готова перешагнуть через труп Всеволода Ярославича ради своих пасынков и сына Ярослава. Бориса совсем не покоробил замысел Оды, поскольку в нём тоже сидело недоверие ко Всеволоду Ярославичу, который и раньше-то не очень его жаловал. Однажды Всеволод Ярославич упрекнул брата Святослава за то, что тот посадил князем в Вышгороде Бориса, а не его сына Владимира.

«Токмо попробуй отнять у меня Вышгород, дядюшка, – думал Борис. – Это тебе дорого обойдётся. Без сечи я тебе Вышгород не отдам!»

Над верхушками высоченных елей светила ущербная луна, словно подглядывая за отрядом из тридцати всадников и двумя крытыми кибитками на полозьях, запряжёнными тройками резвых лошадей.

Стражи у ворот Чернигова недоумевали. Куда это отправились на ночь глядя вдова Святослава Ярославича и её племянник Борис Вячеславич?

В канун Рождественского сочельника[57] Всеволод Ярославич занял великокняжеский стол в Киеве с согласия и по просьбе киевского боярства и купечества. Простой народ тоже одобрил восшествие Всеволода Ярославича на трон отца и старшего брата.