Открыв ее, Мусорщик жестом пригласил войти. За дверью под белым светом расположилась операционная. Я был там раз пять за последние полгода и мог не заходя описать, что находилось внутри. Во-первых, операционный стол, укрытый простыней. Во-вторых, много разных медицинских предметов, названий которых я не знал, но предназначение легко угадывал: резать, пилить, ампутировать, зажимать кровеносные сосуды, отсасывать кровь и другую жидкость, перевязывать, фиксировать, выковыривать, вытягивать, сдирать, счищать, надрывать.

Шкловский, заглянув в дверной проем, тяжело сглотнул и попятился.

– Это обязательная процедура? – спросил он.

Мусорщик вперил в меня мрачный взгляд из-под седых бровей.

– Вариантов не много, – сказал я, приобнимая Шкловского за плечи. – Или ты остаешься без пальцев, то есть калекой. Или заходишь внутрь.

– Без пальцев можно прожить, я думаю. Не велика потеря.

Шкловский сомневался и даже немного упирался. Тогда я обошел его, задрал рукава куртки и рубашки на левой руке и продемонстрировал длинный тонкий шрам от локтя до запястья.

– Видишь? Четыре года назад. Разлом двадцать один дробь семь. То есть «Колумбарий». Несколько писак хоррора собрались в одном баре на Гороховой, выпили хорошенько и начали фонтанировать грезами о некоем монстре с рогами лося и туловищем бегемота. А поскольку писак было много, грезы у них были сильными, разрыв образовался почти сразу же. Чудовищное зрелище, скажу я тебе. Писателей разбросало по всему центру, а эта аномальная тварина рогатая бегала потом по Апрашке и пугала людей. Я к ней сунулся с иглами, налегке, – думал, тупая животина. А знаешь, что оказалось? Они ей придумали разум. Разум, Шкловский! Она меня заманила в торговые ряды, к китайцам или казахам, спряталась за одеждой и потом выскочила… Помню, как рога подцепили за ребра, а потом я летел, летел долго и уныло. Сто раз молитву успел прочитать. «Отце наш, Иже еси» и вот это вот все. Разрыв был по всему центру города. Задолбались сшивать потом. Сан Саныч со своей бригадой выкатил двойной тариф.

– А рука? – спросил увлекшийся рассказом Шкловский.

– Это я неудачно приземлился. На колючую проволоку со стороны Гостинки. Разодрал к чертям до мяса. Еле добрался до господина Мусорщика. Вот он меня и перештопал заново. Считай, жизнь спас.

– Господа в Париже, – хмуро напомнил Мусорщик. – Ну вы еще долго болтать будете, как две базарные дамы? У меня клиенты.

Шкловский таки вошел. Я тут же плюхнулся на стул у стены и принялся проверять лайки и комментарии. Любители хоррора щедро одаривали нас эмоциями. Хорошая все же штука – стрим. Помноженные на человеческое любопытство и тягу к наблюдению за насилием, стримы приносили нам львиную долю нужных эмоций.

Краем глаза заметил, как Мусорщик укладывает Шкловского на операционный стол, а сам подкатывает столик с инструментами. Шкловский держался молодцом. Я думал, что он потеряет сознание еще на улице, и тогда бы пришлось тащить его на себе. Но он до сих пор что-то негромко бормотал про северное сияние и планетарное излучение. Бредил, видимо.

Мусорщик деловито удалился, потом вернулся с небольшим кожаным чемоданчиком. Раскрыв его перед Шкловским, сказал:

– Выбирайте. Есть женские, есть черные, мясистые, тонкие, есть музыканта, слесаря, военного, есть совсем юные или, наоборот, пожилые. Какие удобно?

Речь шла о пальцах. Где-то в недрах операционной Мусорщик почти наверняка точно так же хранил другие части тел, на выбор. И мозги юных дам.

Телефон в моих руках завибрировал. Звонила милая, ненаглядная Маша.