– Вы знаете, что есть лося в бане у директора дурдома – это звучит очень интригующе? – поинтересовался я, втискиваясь на сидение.

– Появление лисьей дохи во время курсов повышения квалификации и необходимость ее зашить – тоже интригуют! – парировал Броник.

Мечик – младший из братьев Машевских, подтянутый, мускулистый, с длинными до плеч волосами – выглядел намного моложе своего возраста и походил то ли на эльфа-лаэгрим, то ли на индейца из фильмов с Гойко Митичем. Он любил неформальную одежду: косухи, рваные джинсы, носатые кожаные сапоги. Броник – лысый, с бородкой, как у злодеев-русских из американских фильмов, с орлиным носом и выразительными глазами, тоже – крепкий, но не такой подкачанный, предпочитал в одежде практичность – брюки-карго, свитера… Хотя, судя по тем костюмчикам, в которых они явились на мою давешнюю дуэль с Кшиштофом, дядьки оба были те еще щеголи.

– Сначала завезем доху в починку, а потом – едем к нашим инвесторам, – пояснил Мечислав Машевский, лихо выруливая на проспект Эльфийских Добровольцев. – И директор дурдома – то бишь, главврач Специального Великокняжеского центра психического здоровья – один из них. Завальня его фамилия, он чем-то на тебя похож – имеет деньги, влияние, собственную частную клинику, а работает на государевой работе… Идеалист!

– А кто там еще будет? – поинтересовался я. – Какие-то важные господа?

– Вот на месте и посмотришь. Все люди солидные, компетентные, обеспеченные, и при этом – мировые мужики. Сначала – доха, потом – ко мне за лосем, а потом сразу – в баньку! – заявил Бронислав и вдруг запел чистым лирическим тенором: – В таверне много вина, там пьют бокалы до дна…

– … и скрипка тихо, без слов,

Играет «Танго цветов»! – подхватил Мечислав, ровно в тон, лихо разворачиваясь на перекрестке и выруливая в сторону Жданович.

Я бес знает, где слыхал эти строчки, но дядьев заслушался – очень музыкальные у меня родственнички. Так и доху закидывали в ремонт, и за лосем, который оказался парой огромных кусков карбонада и шурпой в кастрюле-скороварке, мы ехали под аккомпанемент дуэта братьев Машевских. Их репертуар состоял из песен, мне смутно знакомых, то ли слышаных в Вышемирских дворах, то ли – во время службы в поисковом. Или это Гоша слышал, а я нет?

– …а у нее такая маленькая грудь,

И губы алые, как маки… – напевал Мечик, паркуясь на склоне холма, у ворот большого дома с увитым виноградником навесом во дворе.

– …уходит капитан в далекий путь

И любит девушку из Нагасаки… – вторил Броник, вылезая из машины.

– А ничего, что я с пустыми руками? – вдруг мне стало неловко. – Ну, хоть что-то должен был прихватить…

– Мы уже прихватили. Держи шурпу! Ну, и споешь что-нибудь, у нас так принято, – отрезал Мечислав и всучил мне в руки кастрюлю. – Идем!

Он почти по-хозяйски открыл калитку, сделал приглашающий жест рукой и повел меня по очищенной от снега дорожке, мимо виноградника с покрытыми инеем, до конца не опавшими листьями, мимо горящих желтым теплым светом окон большого дома и страшной-страшной псины, которая высунула свою огромную башку из будки и провожала нас янтарным взглядом.

– Свои, Зигмунд, – махнул ему рукой Броник.

Собакена звали Зигмундом! Может – в честь Фрейда? Так или иначе – пес шмыгнул носом, открыл пасть, показав розовый язык – и, клацнув зубами, ее захлопнул. А потом завилял хвостом внутри будки, давая свое собачье благословение на дальнейший проход к бане.

Баня у директора дурдома была серьезная. Большой светлый бревенчатый сруб, с резными наличниками, крыльцом, с обустроенной для чаепития или какого угодно другого пития террасой, флюгером в виде парусника и оранжевой гирляндой из огоньков – по окоему крыши. В такой бане, наверное, можно жить!