В моих рассуждениях меня только останавливает, что этот неверный муж я и есть, и как-то о себе говорить плохо язык особо не поворачивается. На чьем другом месте я бы такому уроду втащил, а себе разве вмажешь?

Выбрасываю осколки в мусорную корзину. Мою руки под холодной водой и достаю из ящика, небольшую аптечку. Она там у меня всегда лежит в одиночестве. Ну так я помню, а сейчас наблюдаю иную картину: какие-то щипцы, одноразовые пакеты, бумага для выпечки и пакеты для запекания, одноразовые перчатки и запас больших бумажных полотенец.

Этого всего тут точно быть не могло. Но есть и лежит рядом с моей мини-аптечкой. Бесит. До черных пятен в глазах. Есть ощущение нарушения личных границ. И если я счастливый семьянин, то почему так все напряжно?

***

В больнице ничего особо не проясняется. Врач тычет в лицо снимками, говорит сложными терминами. И все подтверждает: фонарный столб, авария, палата. Именно в такой последовательности я попал под наблюдение.

Из кабинета своего лечащего врача выхожу без эмоций. Их нет. Ни одной. Чувствую себя выпотрошенным и выброшенным на обочину своей недолгой жизни.

Самохин везде рядом, сопровождает и в основном молчит.

А я?

Я вообще не в норме. Сейчас точно нет. Мне тяжело. Поэтому приваливаюсь к стене, а Серегу отправляю за минералкой. В приемном покое замечаю еще одного знакомого, он сидит чернее тучи, присматриваюсь, точно — Макс Ржевский.

Иду к нему с замиранием сердца, может, хотя бы он подтвердит, что я не поехал кукушками. Но чем ближе я к нему подхожу, тем больше понимаю, что никакие вопросы о себе совершенно неуместны.

— Макс[2]? А ты тут какими судьбами?

Ржевский поднимает голову и смотрит на меня совершенно стеклянным взглядом.

— А, Глеб… привет, — тихо приветствует и стискивает кулаки с силой.

— Что-то случилось? — из головы в момент вылетают свои личные переживания и страдания о том, что я немного того, пропащий, потому что меня подводит память.

— С женой неприятности.

— Ты женился? — таращусь на Ржевского.

Еще совсем недавно он был холостой и даже не собирался лишаться своего статуса.

Но тут Макс добавляет:

— Сына педиатр осматривает, тоже непонятно пока, стоит ли волноваться или нет.

Я просто умолкаю. Вот так бац — и друг женат, и сын уже готов, и сам я того… Растираю ладонями лицо.

— Все будет хорошо! — хлопаю Ржевского по плечу в знак поддержки, о себе, естественно, не заикаюсь.

У человека проблемы, а я тут бегаю, перепроверяю, женат или нет. Даже становится совестно перед Мирославой. Она, наверное, этот месяц как в аду…

— Ты держись, если что, звони. Номер мой есть?

Он кивает относительно моего номера телефона. Мы обмениваемся с Максом рукопожатиями, и я иду к Сереге.

Дождавшись Самохина, забираю из его рук минералку.

Воду выпиваю практически залпом. Мне даже не мешают это сделать пузырьки, бьющие в нос. Я пью, пью и думаю, какой же я идиот. Полдня мотаюсь по больницам, а дома жена ждет. Здоровая и красивая. А я все ищу непонятно чего. С жиру бешусь!

На этом и точка. Не нужны мне никакие доказательства. Все, хватит, насомневался уже. И вновь оборачиваюсь и смотрю на то, как Ржевскому по-настоящему плохо. Как-то отрезвляет разом. И хочется, не оглядываясь на прошлое, продолжать жить.

Поэтому, когда в машине Самохин спрашивает, куда теперь, я точно знаю, что домой.

По пути мы заезжаем в цветочный магазин. Я скупаю все самые красивые цветы, потому что совершенно не помню, какие любит Мирослава. Флорист скачет волчком вокруг меня, я, наверное, ей сделал недельную выручку, если не месячную.