Родители заходят по очереди и выкладывают звякающие золотые слитки.

Звяк, звяк, звяк.

Профессор смотрит не на детей, а на слитки. Если ребенок поврежден, то и слиток тоже. А те, у которых нет слитка – те удостаиваются разговора. Правда, иногда профессор вызывает и ребенка, смотрит на него, спрашивает.

Генассия продавливает каждый слиток острием титанового наконечника на указательном пальце. Слитки охотно поддаются. Он исследует отпечаток. Замечает, что в одних слитках крови больше, в других меньше, где-то кровь только матери, где-то только отца. Он делает пометки стилусом на смарт-пластине, приклеенной к левой ладони. Один из слитков рассматривает долго, вертит так и эдак под тусклым рыбьим глазом лампы. Слиток не блестит, как положено, его красноватый отсвет выдает в нем правильный сплав, но оттенок слишком тревожный. Генассия даже решается лизнуть слиток. Кончик языка немеет, потом проступает горечь. Генассия сплевывает на пол. Слиток летит на стол с протяжным звяком. И звук не тот, и вкус. Генассия брезгливо вытирает руку об одежду.

– Зараза. Кто ребенок?

Ребенка вталкивают в кабинет. За ним маячит фигура отца. Профессор Генассия и его манит пальцем с титановым наконечником.

– Ребенок болен.

Тощая фигурка сжимается, становится еще меньше. Переступает ногами, обутыми в гэта, подошвы издают стук-стук.

Генассия приглашает отца склониться над столом, якобы собирается показать, что не так со слитком, но вонзает ему в лоб титановое острие, ловко подцепляет что-то и вытягивает наружу черную нить.

Ай отшатывается, пытается вжаться в стену. Ребенок визжит. Его отец недоуменно косит глазами на черную нить, свесившуюся ему на нос.

Дезинфекционный отряд на подходе.

***

Генассия зол. Злость в нем тлеет, как красноглазые угли, и, когда происходит вот такое, как сейчас, злость вспыхивает. Проклятые зараженцы. Этот дурак – ничто, он – жертва, и ребенок его – расходный материал, дрова для печи. Всю партию придется посадить в карантин. Вдруг на кого перекинулась зараза.

Дезинфекторы, туп-туп, бегут по коридору. Быстро они. И Генассия едва успевает выдернуть Ай из узкой западни между скамьей и столом, чтобы ускользнуть в потайную дверь за их спинами. В комнате не случайно камень и жаропрочный металл. Пламя из огнеметов врывается в узкое пространство, гуляет по стенам. Ни дымохода, ни окна. Пепел и дым должны осесть внутри.

Генассия поворачивается к дочери. Та беззвучно открывает рот, как рыба. Глаза испуганные. И он вспоминает, что рыб давно никто не ест и вряд ли ловят для других целей – запрет. Светляками они мерцают в толще воды.

– Что? – устало спрашивает он.

– С-слит-тки, – говорит она, заикаясь. Потому, что не может перед лицом отца испугаться за оставленных внутри людей. Они уже не люди – они заражены травой.

Слитки новоприбывших остались лежать в ряд на столе. За дверью, раскаленной докрасна, воет пламя. Профессор отступает еще дальше в кишку коридора, чтобы жар не касался лица.

– Ты и вправду из отстающих, – безжалостно бросает он. – Как можно расплавить наследный слиток?

– Если сведена печать.

– А с них сведена печать?

– Нет.

– А кто сводит печати?

Ай молчит. Может, они и проходили, а она витала в дождевых облаках. Она не помнит, не слышала.

– Измененные из Башни, – назидательно произносит он.

И она повторяет шепотом:

– Измененные из Башни.

***

В спальне девочек тускло светится лишь полоса на полу. Свет со стен сгинул, повинуясь прикосновению надзорщицы к смарту. Девочки вынимают футоны из шкафов, раскладывают на каменном полу.