– Дерево, – говорит он, чудовищно хрипя. Так велика его неохота выдавать тайны. – Вихрь цветов. Это был глубокий слой. Я использовал его для создания команды, – и тут тон яйцеголового меняется, и речь ускоряется. – А поверх – смерч с семенами травы, семена прорастали с бешеной скоростью не только в земле или в зданиях, но и в людях, – скороговоркой торопится он, и Генассия понимает, что тот врет. Врет, работает на охотников, чтобы они не теряли страха.

Конечно, кого напугает цветущее дерево? Охотники за щитами никогда не нюхали истинных видений. Они не знают, чем сопровождаются иллюзии.

– А потом?

– В нее ударила молния. Молния, вынырнувшая из-под воронки смерча. Обугленные ветви, мертвый ствол.

Генассия велит им выйти и обождать в коридоре. Охотники выходят, оставляя грязные следы на полу.

Он отпускает спину, та падает крючком. Сгорбленный и несчастный он сидит на краю стола.

Нет больше сакуры. Ни одной не найдешь на обжитых или диких территориях. Хотя, конечно, не все леса рискуют исследовать, там правят Создания. Охотники ходят по краю, редко забираются в чащу. А вдруг, где-нибудь там, в дремучих глубинах расступается лес и на поляне, пронизанной солнцем, цветет она, сакура. Такая невзрачная без своих украшений, цветов.

Кривые ветви-руки.

Тощий ствол.

Недоразумение.

Крона – переплетение веток.

Хаос, нарушение порядка.

Стихия.

Это было ему послание. Обугленное дерево. Мертвое. Создания помнят, они его не простили. Потому он и не отправил восвояси убогую делегацию. Потому их и не приняли ни в одном из Замков, куда они заворачивали пристроить добычу. Вернее, не так. Сначала принял, потом получил послание. Обычная инверсия для измененных. Для обычных людей выглядит как магия или дар предвидения. Но мозг измененных работает так быстро, и на таких частотах, что сам владелец не в курсе, что и зачем он делает, лишь постфактум понимает, к чему все было. Измененные учатся доверять своему мозгу.

А их яйцеголовый был слишком измотан, чтобы принимать верные решения, а когда чуть отошел, то нюхом почуял, куда надо лететь, и отдал команду.

Генассия отлепляется от стола, стряхивает с рук опилки, он искрошил край, так вцеплялся пальцами. Столешница – не из массива, разумеется, опилки, спрессованные между пластинами пластика. Надави – полезет труха. Она и лезет.

Генассия открывает сейф, отодвигает в сторону наследный слиток Ай в прозрачном футляре, вопреки правилам он хранит его в своем личном сейфе, а не в хранилище. Отсчитывает в мешок денег. Чуть больше, чем обычно. Но не столько, сколько полагается за человеческую статую. Недостойный экземпляр. Выходя из кабинета, сует мешок на завязках главарю. Тот подхватывает толстенького, звонкого.

– Ух, даже пахнет золотом!

Он встретил Сакуру до своего изменения. Тогда еще ничего не знали или знали мало. Геннадий Оссия специализировался по нейрохирургии. Готовился к тяжелой ординатуре. И приехал отдохнуть в Поселок. Когда бронировал, задумался, какой край истории и мира предпочесть? Японская рыбацкая деревушка соседствовала в лесу-заповеднике с древнерусской деревней, общиной друидов, поселением викингов. Была еще резервация австралийских аборигенов с красным песком, микроклиматом и искусственными горами, впрочем, на ощупь совсем настоящими. Но Геннадий выбрал рыбаков, условно японских.

Злые человеки утверждали, что все жители – хитрые комедианты, переодеваются для жизни то в одном поселке, то в другом. И нет никакой исторической правды ни в домах, ни в бытовом укладе. Но Геннадий не ехал за правдой, он хотел отдохнуть от города, от учебы. Прежде, чем он погрузится в жизнь клиники, прежде чем счет пойдет на смены и сутки.