Конечно, случаются ошибки. Скакнет напряжение. Манипулятор дрогнет. Крупинка упадет мимо схемы. Ошибки неизбежны. Измененный мозг должен справиться с ними. Для этого и дается долгая реабилитация в больничном крыле.

После сплавки с кровью, осадить в порошок слиток можно лишь однажды. В нем запускаются процессы, формулы которых Ай и остальные записывают на классах химии.

– Вас учат не бояться, – неоднократно повторял ей отец.

Страх пациента мешает операции. Любые сильные эмоции мешают операции. Но и искусственно их тормозить нельзя, порошок «не схватится». Тех, кто боится, не оперируют. Их долго готовят. Если они так и не сумеют побороть страх, их списывают. Они становятся санитарами или уборщиками, живут в Замке. Но они никогда не смогут уехать туда, где строится мир. Там работают только измененные, успешные.

***

Вотч на запястье попискивает, когда Ай накидывает мантию поверх больничной формы и выскальзывает из-за тяжелой двери отделения. Осталось девять часов. Она быстрым шагом идет по коридору прочь. Прочь от больничного запаха, который догоняет. Свернув за угол, бежит, подошвы кроссовок приятно пружинят. Вотч попискивает уже угрожающе, расстояние увеличивается, для простой передышки слишком большое. Вот-вот начнет мигать красным и рассылать тревожные сообщения: надзорщице, старшей медсестре, дежурному врачу.

Но Ай останавливается у самой черты. Незримой черты.

– Не будь засранцем, – шепчет она вотчу. – Не будь против меня.

Вотч ее родной, с облупленным ремешком, защитное стекло в царапинах и сколах. Он крутит музыку позапрошлого столетия, не у всех есть такое в функциях, а вот он как-то получил доступ в архаичную медиатеку. Смышленый.

Ай опускается на каменный пол, спиной к стене. У нее есть десять минут передышки. Вотч подаст сигнал, когда надо возвращаться. Хоть бы он забыл. Но он не забудет. Ай закрывает руками лицо. Вдавливает пальцы в лоб, в щеки. Сколько раз твердили: голова тебе не принадлежит, она принадлежит будущему. И в больничном крыле в каждой палате – подтверждение.

«What can I do…», – самовольно затягивает вотч древнюю балладу.

Ай поправляет бусинку наушника в ухе. Звук становится чище.

Иногда ей кажется, что вотч разговаривает с ней. Вот как сейчас. Но она гонит прочь эти мысли. Трава тоже разговаривает с людьми.

Шух-шух, – по коридору кто-то идет, не утруждая себя поднимать ноги, шаркает кроссовками.

Ай подтягивает коленки под мантию. И жалеет, что это не мантия-невидимка.

***

Принц садится рядом. Ковыряет кроссовки с разноцветными шнурками. Затягивает их, распускает. Не поднимая головы от шнуровки, бурчит:

– У тебя операция скоро?

– Не очень. А у тебя?

– Мне сказали готовится. Неделя-две и разрежут, – он говорит бодро, нарочно безразличным тоном. Но Ай замечает дрожь.

Она чувствует, как тело Принца прошивают разряды. Он искрит.

– Боишься?

Вместо ответа он снова распускает шнурки.

Ай задает вопрос по-другому:

– Не хочешь?

– Не хочу идиотом остаться.

– То есть таким, как сейчас?

Он отрывает взгляд от шнурков и смотрит ей прямо в глаза. Злая шутка пролетела мимо цели.

И тут до Ай вдруг доходит, что он мальчик из долины. Говорят, что в долине люди спариваются, как дикие животные. Они ничего не чувствуют, но инстинкт толкает их друг к другу, чтобы жизнь продолжалась, из-за этих случайных связей рождается много ахо. В долине редко можно найти подходящих детей для армирования, обычно их операции проходят неудачно. Она хочет пробормотать извинение, но он перебивает ее:

– Ты ведь дочь Генассии. Верно?

Она кивает. Трудно поверить, что у блестящего профессора Генассии тупица-дочь, которая ходит в отстающих.