«Новые боги. Новые боги», – повторяла я, когда бежала от домика вниз, к морю, по тропинке. Я не хотела лишиться всего этого: моря, леса, нашей деревни и, конечно, я не хотела расставаться с мамой.

«Не отдавай меня ему. Не отдавай. Не отдавайте. Не отдавайте», – твердила я, вспоминая про новых богов, которым, как и старым богами, наверное, надо молиться, а еще их можно просить о лучшей жизни.

Когда утром просыпаешься от тошноты, можешь не сомневаться, сегодня твой больничный день. После завтрака Ай заступать на смену. Двенадцать часов белых стен, кровохарканья, воняющих тел, резкого запаха лекарств, свистящего шепота и заунывного воя прооперированных, которые раскачиваются в кроватях, держась за головы.

Ай не может есть. Овсянка и яйцо остаются нетронутыми. Она выпивает немного сладкого кофе, чтобы поддержать силы и унять бунтующий желудок.

Первое, что ты встречаешь в больничном крыле, – страх. Он вполне осязаем. Ты вдыхаешь его. Ты цепляешь его на лицо вместе с маской. Ты переодеваешься в него, когда меняешь школьную одежду на розовую больничную униформу.

Вынести «утки», поправить сползшие одеяла, помыть полы с раздражающей хлоркой. Глаза щиплет, руки засыхают и трескаются, как кора деревьев. А вокруг снуют чистенькие медсестры в белых чепчиках с крылышками, разносят лекарство, ставят капельницы. В полдень – обход. Вереница врачей в зеленом с профессором Генассией во главе.

На зеленом не так ярко проступает кровь. Обман, снова обман.

Ай помнит, как их приводили смотреть на операции. Заставляли смотреть тех, кто отворачивался.

– Вы должны понять, что бояться нечего.

Жертва не должна испытывать страха. Лишь хлопать глазами. Идти на казнь с полным доверием к палачам. Так тогда казалось Ай.

Дети стояли за стеклом, сжимали холодеющие руки. Не слышали, но видели все. Вот он, подопытный, со снятой черепушкой. Руки и ноги привязаны к креслу, мягкий горловой и жесткий головной зажим. Во время операции ему показывали карточки, а он, бескровными губами, называл, что на них изображено. Нейрохирург в это время армировал его мозг, сверяясь со схемой. Десять часов.

А потом, во время восстановления в палате, этот самый парень не смог есть. Рвотный рефлекс вываливал еду на пластиковый нагрудник. Раз за разом. Его кормили внутривенно, пока могли. А когда больше не смогли, его вычеркнули. Ай сама видела, как на обходе, ее отец вычеркнул номер с именем пациента из списка.

Его мозг прошел через «овощерезку» и достался науке, чтобы ученые могли выяснить, что же пошло не так. А еще позже его измененный кусок мозга демонстрировали на занятии по биологии. Ай и остальные зарисовывали в тетради схему армирования.

Бояться нечего, кроме того, что ты станешь ахо, и тебя вычеркнут, а твой мозг запрут мокнуть в банке.

Резиновые зеленые перчатки до локтей. Торжественно вносят слиток. Его нагревают, золото размягчается, едва держит контур, вот-вот поплывет. Гибкие пальцы-змеи крутят проволочки из мягкого золота, от слитка, как от куска пирога, резак отслаивает тонкие пластины. На пальцах перчаток специальный рельеф, который отпечатывается на проволоке и останется памятью в конечном веществе, которым армируют, укрепляют глию, клетки вокруг нейронов. В специальной камере части слитка по очереди осаждают в порошок.

Ассистент следит за приборами. Нейрохирург водит руками над экраном, контролируя манипулятор. Тот вживляет крошечные крупинки в глиальные клетки. Строит из них цепочку, зигзаг. Не случайно. По схеме. Схема расписывается для каждого профессором Генассией.