– Это души уставших деревьев, – поясняла Сакура, когда спрашивали, как она достигает такого цвета пламени: какой-то секретный порошок? Фокус?

– Души? Деревьев? – переспрашивали гости, недоверчиво улыбаясь.

Впрочем, так они улыбались только в первые дни. Во все последующие визиты они уже не были столь скептичны, магия Сакуры была неоспорима. Ею оставалось только восхищаться.

Кисточки и стеки поворачивались в руках Сакуры, словно волшебные ключи. Она соединяла осколки, промазывала их клеем, а потом, когда раствор подсыхал, расплавленным золотом. Но казалось, что дело не в клее и не в золоте, а в чутких руках Сакуры, стоило ей провести пальцем, как черепки срастались, ни у кого больше не получалось так точно подогнать один осколок к другому.

– Каждая трещина – это история, она должна быть видна и подчеркнута. Такая посуда начинает говорить, стоит взять ее в руки, она рассказывает свою судьбу и судьбу тех, кто прикасался к ней. Совсем как человек.

Я помогала маме склеивать чашки и блюдца. У меня не получалось сделать так точно, как выходило у нее. Но мама всегда говорила:

– Твои вещи особенные. В них видна ты сама. Это хорошо.

***

Часто я уходила на весь день, играла с ребятами, а когда возвращалась к нашему дому, то старалась ступать тихо, на крыльцо взбиралась осторожно, чтобы ни одна скрипучая доска меня не выдала. А все для того, чтобы услышать то, что для моих ушей не предназначено, то, что скрыто, то что не договаривают, о чем молчат и лишь обмениваются взглядами при посторонних.

– Оставь ее, – и голос у мамы был умоляющий. – Не забирай.

– Что она будет делать здесь? Она не стихийная, не забывай. Ведь нет? Нет?

– Нет, – и я так и видела, как она печально качнула головой, как делала это обычно, огорчаясь. – Не замечала. Она не может даже простого.

Кажется, отец вздохнул с облегчением. Будто каждый раз, навещая нас, он боялся, что стихия проявится во мне, как наглая ветвь под порывом злого ветра прорывает лист бумаги на раме-стене.

– Ваш поселок лишь притворяется единением с природой. Скоро стихия сметет и его. Мы знаем, что надо строить прочно, вступать с ней в конфликт. Нужны мощные камни и мощные стены и такие растворы, в которых было бы много силы и крепости. Мы должны придумывать наш мир заново, чтобы стихия не посягнула на него. А ваши деревянные рамки, бумажные стенки, просвечивающий закат и живой огонь, – все ваши попытки стать своими, слиться со стихией, обречены. Сакура, стихия вытолкнет вас в леса, и там уничтожит по одному. Что будет с Ай? Она пойдет на корм Созданиям.

– Обещай, что не причинишь ей зла. Что убедишься в том, что она… она… прежде чем решишься искромсать ей голову.

– Мы ведь все решили с тобой, давно. И кровь ты отдала по своей воле, я тебя не принуждал.

– Я многое решила. Под твоим влиянием. Твои слова пугали меня. Путали. Заставляли блуждать тропами. Ты уезжал, а твои слова оставались. И я думала, и не знала, что делать. У вас не получится отгородиться. Как можно лишить себя дождя? И солнечного света? Ветра и моря?

– Все начинается здесь, – и я все равно что вижу, как он постучал себя согнутым пальцем по лбу, аккурат, по линии раздела, по терновому венцу – шву от операции. – Здесь творится новая реальность. Здесь не остается ни малейшего шанса магии.

Сакура молчала, а когда заговорила, то голос ее звучал насмешливо:

– Ну, да ваше золото ведь результат технологического прогресса?

– Мы помещаем золото Созданий туда, где оно не изменит личность, но даст возможность изменить картину мира. Если мозг справится с ним, то оно будет служить верой и правдой. Но мы не сливаемся с Созданиями в экстазе и не лезем обниматься со скользкими тварями. Они сырье для нашего развития. А вы обожествляете их. Будто они новые боги, которые спустились на землю.