– Нет… – одними губами говорю. – П-повтори, что ты сказала?

– У Глеба есть ещё один ребёнок помимо Сашки.

– От кого? Где? Как? К-какой р-ребёнок?

Заикаюсь, чувствуя, что почва вылетает из-под ног.

Теперь вариант с разовой изменой кажется мне более приемлемым, чем прижитый ребёнок где-то на стороне. Ребёнок – это серьёзно. Ребёнок – это навсегда.

– Откуда ты знаешь? А ты уверена, что он его?

– Уверена, – кивает. – А знаю откуда… ну так вышло.

– Нет-нет-нет, погоди, – посмеиваюсь, но это, безусловно, первые звоночки подступающей истерики. – Объясни, как это так вышло, что ты… просто коллега… знаешь то, чего не знаю я? – тычу пальцем себе в грудь. – Жена. Я же жена!

Лика разводит руками на мои риторические вопросы.

– Ну, я же не просто коллега, я ещё и друг. Глеб меня дольше чем тебя знает, понимаешь? Так вышло, – снова повторяет. – Ему позвонили, попросили срочно приехать, мы буквально мчались на встречу. Очень важную встречу, Мила. А Глеб развернул тачку и поехал в другом направлении.

Она запинается, а я подталкиваю продолжать.

– И?

– Дело было на юге города. Мы заехали во двор. К Глебу подошла женщина с девочкой. Они поговорили. Он им денег дал.

– А с чего ты взяла, что это его ребёнок?

– Так… та женщина сказала… что-то вроде… – вздыхает. – «Она записана на тебя, помнишь?» или как-то так. К тому же, – брови Лики сочувствующе складываются домиком, – к тому же девочка очень на него похожа.

Это удар ниже пояса!

Я сползаю по стулу. Даже сидеть нет сил.

Губы дрожат, ладони медленно поднимаются и накрывают лицо. Мне не по себе, и вовсе не хочется рыдать перед Ликой. Но ещё меньше мне хочется бежать до своего кабинета на глазах у коллег и рыдать там.

Всхлипываю, втягивая воздух рваными рывками. Кончиками пальцев смахиваю слёзы, смотрю на Лику.

– Эт-то не может б-быть правдой.

Лика делает скорбное выражение лица.

– Прости, Мила, но ты сама меня вынудила об это рассказать. И это правда.

– И как давно ты знаешь?

– Примерно год.

– А почему молчала?

– Глеб просил не говорить.

Я могу продолжить задавать вопросы, но что это даст?

Сжимаю руку в кулак, подношу ко рту и тихо плачу. Мне хочется прикусить кожу: это поможет заглушить всхлипы, успокоиться, переключив боль и душевной на физическую. Так и делаю. Зубы впиваются в костяшки. Сжимаются крепче. Но всё равно в груди болит сильнее.

– Мила, Мила, перестань.

– Нет, – всхлипы рвутся из меня.

Отчаянно мотаю головой.

– Это конец. Всё ложь! Всё конец!

– Мила…

– Ложь! Ложь! Ложь!

– Успокойся, пожалуйста.

Сквозь слёзы смотрю на Лику. Кажется, она напугана. Ещё бы в разгар рабочего дня у меня истерика в её кабинете.

Она поднимается из-за стола, идёт к двери, закрывает её на ключ.

– Вот так, чтобы никто не зашёл.

– Дай ещё воды, пожалуйста.

– У меня валерьянка есть, накапать?

Киваю энергично.

– Давай.

Немного странно, что у такой железобетонной леди, как Лика, есть успокаивающие. Она несемейная. Детей нет. Её брак – это работа. Она успешный менеджер по продажам, глава отдела, все её подчинённые ходят по струнке смирно и ежеквартально бьют планы сверх установленных значений. Завидую ей слегка.

А вот, видимо, тоже после работы валерьянку попивает в одиночестве.

Аромат лекарства разливается по кабинету. Сомнительно, что это мне поможет. Эффект самовнушения разве что от неё может быть.

Но всхлипываю я уже меньше.

За пеленой слёз обеспокоенное лицо Лики. Собрав волю в кулак, спрашиваю:

– Куда вы ездили?

– Куда-то на Германа.

– Вспомнишь адрес? Место?

Её рот в шоке приоткрывается.

– Ты чего удумала, мать?

– То и удумала, – злюсь. – Своими глазами хочу взглянуть.