– Мила, пожалуйста, постарайся успокоиться, – внушает Лика.

Хмыкаю, издавая странный приглушённый звук.

– И как ты себе это представляешь? – язвлю.

– Смутно, если честно. Прости, я не знаю, что сказать, – в её голосе усталость и непонимание.

Кажется, Лика сама не рада, что всё мне выложила. Но я ей благодарна. Неведение – хуже всего. Особенно, если другие в курсе, а ты нет.

– Я тоже не знаю, что сказать.

– Может, это была случайная связь…

– А ребёнок? – перебиваю.

– Ну, иногда дети и от случайных связей рождаются.

– А трусики в карманах пиджаков от случайных связей появляются?

– Не знаю, что и думать.

– А я вот думаю, – утверждаю с нажимом, – что ей просто надоело ждать, когда Глеб разродится на решительные действия, вот она и подложила их.

Я уверена в этом практически на сто процентов. Всё не случайно. Может, между ними уже ничего и нет? Может, было и прошло? Глеб, наверное, иногда заезжает навестить ребёнка. В тайне от меня. Вот эта женщина и сделала то, что сделала.

Это ты так себя успокаиваешь? – оживает внутренний голос. – А с ребёнком что делать? Было и было, так, что ли? Измена не имеет срока давности. А то, что Глеб скрывал и продолжает скрывать последствия… ну как бы… Малахольная! – выплёвывает в конце.

– Сюда, вроде? – вклинивается в мои мысли неуверенный голос Лики.

Мы заезжаем во двор старого дома-корабля на Германа, паркуемся недалеко от выезда и ждём непонятно чего.

– Ты их узнаешь?

– Думаю, да.

– Прекрасно, – складываю руки на коленях и откидываюсь на спинку сиденья.

Двор зарос кустами сирени и акаций. Голые ветки качаются на ветру, который к вечеру лишь усилился. Небо подзатягивает серой мутью и начинает накрапывать мелкий дождик.

Лика врубает дворники, когда сетка мелких капель на лобовом стекле закрывает обзор.

– И сколько мы так сидеть будем? – интересуется.

– Пока сидим.

– Скоро стемнеет, я ничего и никого не разгляжу.

– Если ей лет пять, как ты говоришь, они скоро будут возвращаться из детского сада.

– А если они не ходят в садик?

Пожимаю плечами.

– Выйдут на вечернюю прогулку.

– В такую погоду? – вздыхает Лика. – Ты сбрендила, Мила. Ехала бы лучше домой.

– С Глебом я позже пообщаюсь. Успеется, – говорю ровно, хотя, на самом деле, реветь ещё охота.

Надеюсь, это странное спокойствие со мной надолго. Вдох-выдох, ещё раз вдох-выдох. Я умею себя контролировать.

– Мила, ты только… про меня не говори ему, а?

– Лика, а как ещё я скажу, что знаю про ребёнка?

– Не знаю, но… чёрт… ты меня подставишь. Глеб такое не простит. А я… я не хочу потерять работу.

– Он тебя не уволит.

Лика достаёт сигарету, щёлкает зажигалкой, потом передумывает и бросает всё обратно в сумку.

– Уволит, Мила.

– Нет, не уволит. Ты отличный продажник, ценный сотрудник, прекрасный руководитель. Глеб специалистами не станет разбрасываться.

– Станет… если узнает, что я проболталась.

Она трогает кнопку на руле, и дворники замирают.

Дождик почти перестал.

Тяжело вздыхаю и обещаю:

– Ладно, я подумаю, как поступить, чтобы тебя не подставлять.

– Спасибо, – кивает, а потом внезапно вздрагивает. – Вот… кажется они.

– Где? – вытягиваю шею, верчу головой по сторонам.

А у самой сердце замирает и в груди холодеет от ужаса.

Я боюсь… боюсь какую-то незнакомую женщину и её пятилетнего ребёнка.

– Да, точно они. Ну, Мила, я уж думала шансов нет их встретить. Но ты была права. Вот, из парадной вышли.

Наклоняюсь вперёд, почти утыкаясь носом в окно. Смотрю на женщину в бежевой куртке и ребёнка в цветастом комбинезоне. На голове у девочки шапочка с милыми розовыми помпонами.

Женщина берёт дочь за руку, и они идут в противоположном от нас направлении.