Я хватаюсь за ручку дверцы и выскакиваю на улицу. Лицо тут же осыпает градом мелких капель, моргаю от прохлады дождя и порыва северного ветра. После тепла салона снаружи очень неуютно.

И пары шагов сделать не успеваю, как Лика, выскочившая следом, хватает меня под локоть.

– Ты с ума сошла? – шипит. – Точно умом тронулась. Мил, ну куда ты?

– Как куда? Поговорить.

По мне так всё очевидно, что надо делать.

– Ну и что ты ей скажешь? Привет, я жена Глеба?

– Типа того.

Дёргаю рукой, пытаясь высвободиться из хватки Лики.

– Не принимай опрометчивых решений. Пожалеешь потом.

– Поздно. Не пожалею.

Всё-таки вырываюсь и пячусь от Лики. Чуть заикаюсь, когда произношу:

– Ты езжай. Я тут сама разберусь.

– Как я тебя оставлю?

– Нет-нет, поезжай, серьёзно. Я уже на работу не вернусь. Смысла нет.

– Да уж… смысла точно нет.

– Лика, уезжай.

Машу на неё рукой, а затем разворачиваюсь и припускаю следом за женщиной с ребёнком. Те уже вышли за пределы двора.

На перекрёстке замечаю, что они уже пересекли дорогу.

Вот это скорости!

Дожидаюсь, когда свет сменится на зелёный и бегу по зебре, огибая лужи, образовавшиеся в глубокой колее.

Я вроде и спешу, но шаги мои постепенно замедляются.

Лика права, что я им скажу? Как начну разговор? Она может меня послать, может сказать, что я ошиблась, тронулась умом, что не знает она никакого Глеба.

А следом позвонит ему и нажалуется.

Знает ли она, как я выгляжу?

На всякий случай поднимаю шарф повыше, чтобы скрыть половину лица до носа.

Почему боюсь? Минуту же назад собиралась с ней поговорить, а сейчас теряюсь.

Женщина с ребёнком поднимаются на крыльцо одного из зданий, и я только внутри понимаю, что мы попали в детскую поликлинику.

Так что ни в какой сад они не ходят, видимо, на больничном дома сидят.

Мы оказываемся возле регистратуры. Я встаю прямо за ними. И не дышу.

– Документы? – доносится из-за стойки.

– Да-да, сейчас, – кивает женщина, и я утыкаюсь взглядом в папку, которую она достаёт из сумки.

На стойку ложиться полис, а в папке виднеется свидетельство о рождении.

Я вытягиваю шею, меня интересует только одно: что там в графе отец.

Читаю: Семёнов Глеб Александрович.

Отшатываюсь.

– Вы не будете стоять? – раздаётся со спины, и я подскакиваю.

Ничего не говорю, лишь отрицательно мотаю головой.

Взгляд падает вниз на ребёнка.

Девочка, почувствовав моё внимание, поворачивается личиком ко мне.

Боже… Её глаза! И брови! И ямочка на щеке, когда улыбается.

Лика была права, они с Глебом действительно очень похожи.

Как снова оказываюсь на улице, я не помню. Ноги несут меня к торцу здания. Я прислоняюсь к влажным кирпичам и закрываю глаза. Мне нужна опора. И стена под спиной кажется мне сейчас неплохим вариантом.

Я не плачу, просто сбивчиво дышу.

От шока.

От боли.

От разочарования.

Мой мир перевернулся несколько недель назад. И продолжает совершать кульбиты один за другим.

Жизнь – американские горки. Простите, как там говорят? Я уже накаталась.

Самое ужасное, какое-то время назад в голову закрадывалась мысль, что как-то скучно я живу. Конечно, это обычное дело для питерской осенней хандры. Но… увольте. Спасибо, я уже взбодрилась. Можно мне обратно в мою скучную привычную жизнь?

Только дороги назад нет, а будущее – туманно.

Допустим, я могла бы простить измену. Теоретически. Или уверовать в слова Глеба, что он чист, как горный ручей. Но ребёнок… ребёнок меняет всё.

Боже… а как мне сегодня возвращаться домой?

Ноги не идут в том направлении. Никак!

Закрываю глаза, очень хочется долбануть затылком о кирпичи в стене. Это бы меня отрезвило.