— Погоди, я захватила с собой фляжку, сейчас принесу, — подхватывает Лети, понимая причину моего озадаченного взгляда.

Дэйрон, словно поняв, что спокойствия ему не дадут, начинает вертеться и агукать. Ему шесть месяцев, так просто с ним уже не сладишь. Да и силой, похоже, пошел весь в отца, хоть и не унаследовал магии.

— Ишь какой шустрый, — ласково приговаривает Лети, передавая мне фляжку с водой. — Небось, уже и сидеть пытается?

Я натянуто улыбаюсь. Кармашек памяти Алтеи по поводу младенца оказывается практически пуст: она не заботилась о сыне, не кормила, не наблюдала за его ростом, тем более не знала, что он умеет, а что — нет. Неужели она правда могла…

— Давай я подержу, а ты его оботрешь, — предлагает она и уверенно берет Дэйрона. — Такой большой уже, скоро ползать начнет.

Малыш тянется к её лицу, пытаясь схватить прядь выбившихся из-под платка волос. Лети ловко уворачивается, но не отстраняется — похоже, привычна к детским шалостям.

Я обтираю Дэйрона, стараясь промыть все складочки, чтобы еще раздражение не заработать. А малыш звонко посмеивается, когда я щекочу ему животик, и пытается поймать мои руки.

— Настоящий непоседа, — смеется Лети, крепче прижимая его, чтобы не вывернулся. — У моего младшего братишки такой же характер. Вечно в движении.

Она начинает напевать что-то тихое и мелодичное, и Дэйрон затихает, прислушиваясь к незнакомому голосу. Это дает мне возможность быстро закончить с обтиранием, а потом и пеленанием.

Удивительно… Вот вроде было уже почти два года назад, а голова все равно помнит. Руки Алтеи хоть и не приспособлены ни к чему, серьезнее, чем вышивка, с пеленанием всё же справляются несмотря на протесты Дэйрона.

Беру сверток на руки и прижимаю к себе. Малыш, почувствовав скованность пеленок и уютное тепло рук, быстро затихает, но почти до самого последнего мгновения бодрствования гулит и лопочет.

Лети помогает собрать использованные пеленки и убрать их подальше. Она присаживается на лавку рядом и, как я, откидывается на спинку.

— Спасибо, — устало произношу я. — Без тебя это было бы сложно.

— Пустяки, — отмахивается она. — Мы, беглянки, должны держаться вместе. Тем более с таким маленьким.

Карета мерно покачивается и поскрипывает, сумрачное пространство перед нами рассекают, как тонким скальпелем, лучи солнца, проникающие сквозь щели в досках.

После всех нервов и бессонной ночи тянет спать.

Мотаю головой, пытаясь прогнать сонливость, но выходит плохо. Мы едем. Время идет. По тому, как меняют свое направление лучи солнца, можно примерно понять, сколько прошло времени.

— Далеко направляешься? — решается нарушить молчание Лети.

— В Бравален, — отвечаю после секундного колебания, припоминая, что сказал возница. — А ты?

— На повороте на Соргот слезу. А там до него недалеко пешком.

Мы снова погружаемся в молчание. Кажется, Лети все же засыпает и просыпается, когда солнце уже находится ближе к зениту. И снова она не выдерживает молчания:

— Он опять напился и избил. Только в этот раз я поняла, что дальше терпеть — только разве в могилу сведет, — с жуткой, пробирающей до костей тоской произносит она. — Я давно думала сбежать, да некуда было. А тут бабка двоюродная весточку прислала. Досмотреть ее надо бы. Да лавку ее.

— Что за лавка? — спрашиваю я, чтобы, во-первых, поддержать разговор, а главное, чтобы Лети не начала расспрашивать меня о том, что со мной случилось.

— О! — восклицает Лети. — У неё самая настоящая пекарня, и даже больше, чем пекарня. Она известна на всю округу. Даже из соседних посёлков приезжают по праздникам, чтобы купить её булочки и пирожные.