И вот он повелел: люби меня! Эти слова потрясли ее до глубины сердца. Теперь она оказалась в роли третьего брата, который стоял перед пещерой и не знал, покинуть ли ему ясный свет дня, войти ли под своды пещеры, откуда исходит тусклое золотое сияние. В пещере обитал повелитель добрых духов, но там же притаилась и всеуничтожающая смерть. Кого же встретит там третий брат?

Отец ехал рядом, его лицо было невозмутимо. Как хорошо, что у нее есть отец. Слова короля означали, что ей совсем скоро придется во второй раз переменить свое существование. И решение здесь было за отцом. Его присутствие, его ласковый внимательный взгляд помогали ей держаться уверенней.

Но дона Иегуду, хоть лицо его оставалось спокойно, терзали противоречивые мысли и ощущения.

Ракель, свою Ракель, свою дочь, свою нежную, умную Ракель, невинную, как цветок, – он должен отдать ее этому человеку!

Дон Иегуда вырос в исламской стране, где обычай и закон дозволяли мужчине иметь по нескольку жен, а вдобавок и наложниц. Младшие жены пользовались многими правами, быть наложницей знатного человека было, пожалуй, даже почетно. Но никому бы и в голову не пришло, что такой большой человек, как купец Ибрагим, может отдать свою дочь в наложницы – хотя бы даже в наложницы эмиру.

Сам дон Иегуда никогда по-настоящему не любил иной женщины, помимо своей жены, матери Ракели. Та погибла по вине нелепой случайности вскоре после рождения сына Алазара. Впрочем, по натуре своей дон Иегуда был мужчиной чувственным, даже при жизни супруги у него были другие женщины, а после ее смерти – даже очень много. Однако он не допускал, чтобы Ракель или Алазар увидели этих женщин. Он развлекался с танцовщицами из Каира и Багдада, со шлюхами из Кадиса, славившимися своей опытностью в любовных утехах, но вслед за тем он часто испытывал пресыщение и всегда омывался в проточной воде, прежде чем снова предстать пред чистым ликом дочери. Нет, не может он допустить, чтобы его Ракель делила ложе с грубым рыжеволосым варваром!

Представители рода Ибн Эзров славились тем, что заботились о благе своего народа больше всех других сефардских евреев. Ибн Эзры смиряли свою гордыню и даже принимали на себя уничижения, когда речь шла о благе Израиля. Но одно дело – унизиться самому, а совсем другое – предать на поругание собственную дочь.

Иегуда знал, этот Альфонсо не потерпит, чтобы ему перечили. А значит, оставался выбор – или отдать королю дочь, или бежать. Бежать далеко, прочь из христианских краев, ибо в королевствах Европы страсть дона Альфонсо обязательно настигла бы его и его дитя. Оставалось бежать далеко на Восток, в какую-нибудь из мусульманских стран, где евреям пока еще живется спокойно под защитой султана Саладина. Да, он возьмет детей, и они, все трое, уйдут отсюда нищими и голыми, унося с собой лишь бремя долгов, ибо все свои деньги Иегуда вложил в предприятия дона Альфонсо. Нищим беглецом, каким пришел к нему рабби Товия, в недолгом времени явится он сам в Каср-эш-Шама, к богатым и могущественным каирским евреям.

Предположим, он вырвет из сердца гордыню, он смиренно примет разорение, нищету, изгнание. Только вправе ли он так поступить? Если он убережет дочь от позора и она не смешает свою кровь с неверным, гнев дона Альфонсо обратится на всех евреев. Тогда толедские евреи не смогут помочь франкским собратьям, они даже себе самим не смогут помочь. Альфонсо наверняка предоставит архиепископу взимать саладинову десятину и отнимет у альхамы ее былые права. И тогда евреи станут говорить: «Иегуда, мешумад, сгубил нас». А еще они скажут: «Один Ибн Эзра нас спас, но сей Ибн Эзра нас сгубил».