Так что же ему делать?

А Ракель ждала. Он отчетливо ощущал, с каким напряжением девушка в паланкине ожидала от него каких-то слов. И мысленно прочитал молитву от великой беды: «О Аллах! Поистине я прибегаю к Тебе в нужде и отчаянии. Огради меня от слабости и нерешительности, от собственной трусости и подлости. Огради меня от притеснения людей». Затем он сказал:

– Нам, дочь моя, предстоит нелегкое решение. Мне необходимо все обдумать самому, прежде чем говорить с тобой.

Ракель ответила:

– Как прикажешь, отец. – А про себя подумала: «Если ты решишь покинуть сию страну, это будет благой выбор, но если решишь остаться, это тоже будет благой выбор».

Поздно вечером Иегуда сидел один у себя в библиотеке и при мягком свете лампы читал Священное Писание.

Он читал о жертвоприношении Исаака. Бог позвал: «Авраам!», и тот ответил: «Вот я!» – и был готов принести в жертву своего единственного, любимого сына.

Иегуда подумал о том, что собственный его сын Алазар все больше и больше отстранялся от отца. Юношу взманила рыцарская жизнь в королевском замке, он отвернулся от иудейских и арабских обычаев и мудрости. Впрочем, другие пажи неоднократно давали понять ему, еврею, что он там чужой. Однако, казалось, отпор только разжигал в нем желание полностью уподобиться им, и очевидная благосклонность короля поддерживала в Алазаре такой настрой.

Довольно и того, что этот Альфонсо забрал у него сына. Нельзя допустить, чтобы он отнял и дочь. Иегуда не мог себе представить, как жить дальше в этом доме, если умная, веселая Ракель уйдет отсюда.

Он развернул другой свиток Писания и стал читать про Иеффая, который был сыном блудницы и разбойником, однако, когда пришла беда, сыны Израиля избрали его своим начальником и судией. И, отправляясь в поход против врагов, сынов Аммоновых, он дал обет Господу и сказал так: «Если Ты предашь аммонитян в руки мои, Адонай, то по возвращении моем с миром от аммонитян, что выйдет из ворот дома моего навстречу мне, будет Господу, и вознесу сие на всесожжение»[75]. И когда победил он сынов Аммоновых, он возвратился в дом свой, и вот дочь его вышла навстречу ему с бубном и плясками, а кроме нее, не было у него ни сыновей, ни дочерей. И когда он увидел ее, разодрал он одежду свою и сказал: «Ах, дочь моя! Ты сразила меня, и ты в числе нарушителей покоя моего». И он совершил над нею обет свой, который дал.

Тут дону Иегуде представилось худое, бледное, унылое, померкшее лицо рабби Товии. Он вспомнил, как тот рассказывал на своем тягучем диалекте, своим проникающим в душу голосом о том, что во франкских землях отцы приносили в жертву сыновей, а женихи – невест. И все это во славу единого, великого имени Господа.

От него требуют другого. Это и легче, и труднее – принести дочь в жертву похоти христианского государя.

На другое утро дон Иегуда пришел к своему другу Мусе и сказал ему без околичностей:

– Христианский король возжелал мою дочь, чтобы спать с нею. Обещает подарить ей дворец Галиана, который я выстроил по его повелению. Мне остается либо бежать, либо отдать ему дочь. Если я покину страну, он станет чинить притеснения евреям, находящимся в его владениях. Тогда нечего и думать о том, чтобы бесчисленные евреи, которых преследуют в землях франкского короля, нашли приют в Кастилии.

По лицу собеседника Муса видел, что тот смущен и растерян, ибо перед Мусой, своим другом, Иегуда сбрасывал маску невозмутимости. И Муса сказал себе: «Он прав. Если воспротивится воле короля, под угрозой окажется не только он сам и его дочь – опасность нависнет и надо мной, и над всеми толедскими евреями, и над этим благочестивым, мудрым, хоть и слегка сумасбродным рабби Товией, и над всеми теми, о ком хлопочет Товия, а их великое множество. Вдобавок, если Иегуды не будет в числе королевских советников, большая война придет раньше». Затем Муса подумал: «Он любит дочь и не желает давать ей пагубных советов и уж тем более не желает ее принуждать. И все же ему хочется, чтобы она осталась и покорилась мужчине. Он внушает себе, что стоит перед тяжким выбором, но ведь на самом-то деле он давно уже выбрал свою стезю, ему хочется остаться, не хочется бежать отсюда куда-то на чужбину, в неизвестность и нищету. Если бы он не желал остаться, он бы сразу сказал: „Бежим!“ Я бы тоже предпочел остаться здесь, мне очень не хочется снова отправляться в изгнание, снова скитаться нищим в чужих краях».