Когда возвращаюсь на берег, кусты, граничащие с пляжем, уже отбрасывают длинные тёмные тени. Ещё немного, и всё окутает сумрак. Ничего не успеваю. Странное, забытое ощущение. Дни на острове всегда шли размеренно, приучая к созерцательности и покою. Много ли надо одной не очень спросливой девушке, ну и ещё собаке, разумеется. Но ведь жила же Молли без меня и не умирала, значит, и не помрёт, если что, добудет себе пропитание.

А теперь верчусь ужом на сковородке, а возмутитель моего спокойствия красиво возлежит на ароматных, свежесорванных травах возле костра и в ус не дует.

Я злюсь на себя и негодую на Санди, но понимаю, что по-другому невозможно.

В поисках решения, как сохранить мои деликатесы до завтра, натыкаюсь на неглубокую заводь. Если её перегородить запрудой, то раковины спокойно пролежат в морской воде несколько дней, лишь бы эту кладовую не накрыло шальной волной, иначе моей конструкции придёт конец, и поминай как звали ужин устрицами при свечах. Жаль нет у меня чана с крышкой, как у ныряльщиков в посёлке.

Но иной идеи не приходит, и я усиленно натаскиваю палок и веток из кустов, устраивая запруду, а потом раскапываю поглубже эту самую лужицу и перетаскиваю в неё моё добро. Наказав морским гадам, сидеть смирно, убегаю к своему жилищу уже почти в темноте.

Смешней всего, что моя практичная и лишённая каких бы то ни было иллюзий в отношении мужиков, подруга, на этот раз не побежала меня сопровождать. Ну как же? Кто же останется охранять улов от коварного проглота и неблагодарного бездельника, что разлёгся сейчас возле костра?

Молли в этот час обычно уже отужинав, устраивается на ночлег, а нынче всё не по расписанию. И, кто виноват? Так и вижу её молчаливое праведное негодование…

- Индри, ты куда пропала? Мы уж заждались! – вот ещё один критик на мою голову, только вернулась, отдышаться не успела!

- А, я что теперь, «слуга двух господ»? – надо как-то задвигать эти претензии, хорошо хоть собака не выражается, - взял бы да запёк рыбу, я уж молчу, почистил, просто разложил на углях или на листьях над ними, - ясно, конечно, что нереально ему. Давно ли в себя пришёл. Хоть повеселел и дело глаголит, и тому рада.

- Прости, сестрица, скоро начну помогать, дай ещё денёк отлежаться, - жалобно так, а уж глазки состроил. Я даже в темноте вижу, что смеётся. Иначе не играли бы в этих тёмных зрачках бликами всполохи костра так, будто этот огонь - не отражение, а порожден ими.

Стараюсь не смотреть, а то ещё заворожит, заманит своими чарами, как всех девчонок и женщин нашего посёлка, я ведь и так уже колеблюсь. Лучше уж подброшу дровишек в огонь да займусь ужином.

Рыбы у нас сегодня вдоволь на всех. Даже Молли заметно подобрела, расправившись с двумя крупными тушками, которые я подала ей первой, насытилась и ушла спать, не дожидаясь меня.

Инвалиду пришлось блюдо подносить к носу, а вместо «спасибо» получить в ответ,

- Я что, собака, что ли? – нормальная благодарность!

- С чего ты так решил?

- Так я же не могу без рук есть! – как будто я могу!

- Ешь руками, они вроде бы целы, - не понимаю, чем недоволен.

- Как? Я же лежу! – ох, ты, Боже мой,

- Хуже дитя малого! – ворчу, но подсаживаюсь поближе и принимаюсь разбирать горячую рыбину, отделяя от костей, и подкладываю Санди в рот. А он, как голодный птенец, исправно его открывает. Мне смешно от этой ассоциации, уже хочу прыснуть и назвать его кукушонком, но тут он прихватывает губами вместе с рыбой мои пальцы. Так мягко, так нежно и тепло, что замираю от новизны ощущений, и уже ни капли не смеюсь.