На подходе к зданию, едва свернув за угол, заметила фигуру высокого крупного мужчины, стоявшего уперевшись рукой в стену и покачиваясь. Замерла на месте, стараясь не выдавать своего присутствия. Но вдруг он вскинул безвольно повисшую голову и в свете фонаря блеснули глаза, укравшие мою душу.

Я не могла и слова вымолвить, и снова видела только его глаза, ни шрамы, ни мир вокруг, а Илья смотрел на меня, смотрел не отрываясь и вдруг улыбнулся, отбирая остатки адекватности и протянул руку, нежно прошептав:

— Малыш, вернулась все же. Иди ко мне.

И я пошла-упала к нему и в него.

2. Глава 2

Те самые лихие девяностые (пять лет спустя)

— Табак! Все, хорош, вылезай из воды! — крикнул я своему здоровяку алабаю, что не столько помогал рабочей выжловке собирать подбитых уток в камышах, сколько просто наводил суету и буянил от радости, поднимая тучи грязных брызг.

Махорка тем временем с деловым видом вылезла на берег с последней добытой тушкой в зубах и отряхнулась. Дурачина Табак подскочил к ней в три здоровенных прыжка, пытаясь как обычно втянуть в игру, но умница пойнтерша подняла хвост жесткой палкой вверх и задрала справа губу, предупреждающе зарычав, не разжимая зубов с птицей. У нее не забалуешь, так-то добрая и игривая, но на работе никаких вам шалостей.

Возмущенно скульнув, молодой балбес, что уже и сейчас был выше ее в холке сантиметров на пятнадцать и на столько же кэгэ тяжелеей, припал на передние лапы и опустил лобастую башку на них, демонстрируя покорность. Махорка, удовольствовавшись этой воспитательной мерой, задрала голову с ношей повыше и потрусила ко мне. Исполнительно бросила тушку мне на правый берец и села, преданно уставившись в мои глаза своими желто-коричневыми.

— Умница моя! — погладил я ее. — Ты не сердись на него, он же у нас молодой совсем дурачок, да и не охотник вовсе. Зато охранник хоть куда.

Конечно, брать на охоту алабая не имело смысла, да и неправильно. Но и бросать кипящего энергией молодого кобеля одного в вольере на пару дней мне казалось жестоким. К тому же, Табак очень быстро уловил правила этой, само собой на его взгляд игры — пока в схроне засаду на уток устраиваем, да сама стрельба, он у УАЗИКа сидит смирно тише воды, ниже травы. А вот когда уже Махорка собирать дичь начинает, тут уж ему можно поскакать и повеселиться вволю. И кстати, он на лету ловил и на его счету тоже была пара найденных подранков. А это для меня святое дело на охоте — покалеченную живность за собой не оставлять. Подбил — так ищи до последнего, не ленись и не оставляй на медленную и жестокую смерть.

— Так, ребята, давайте уже о траву оботритесь и выдвигаемся, — приказал я. — Домой пора, нагулялись вволю и дичью заняться надо, чтобы не пропала зазря.

Собаки послушно сорвались с места и понеслись подальше от берега в высокую уже пошедшую к осени в желтизну траву и принялись там возиться, валяя друг друга и выпуская последний пар. Ничего, в этом году мы только второй раз выезжаем, а ближе к холодам каждые выходные станем, не будут засиживаться.

По дороге домой встретил лесника нашего, Петьку Соломонова.

— Че-как? Не пустой? — спросил он, не вылезая из своей Нивы.

— Нет, с добычей. Проверять-считать будешь?

— Да иди ты! — махнул он на меня досадливо рукой. — Тебя я еще не проверял. Скажи лучше — не слышал кого сильно палящего неподалеку? А то на днях какая-то сволота свинью с семью поросятами постреляла. И главное, паскуды такие, у всех только ляжки задние срезали, а остальное кинули.

Вот ведь гнусь какая! Знаю я, что многие охоту в наше время атавизмом и даже зверством считают, но по мне, мужик, который ни разу в жизни сам, своими руками мясо не добыл, вроде как и не пожил нормально. Но одно дело — добрая охота, по всем правилам и без лишнего вреда природе, а совсем другое — вот такое скотство. Какой же мразью надо быть, чтобы мать с молодняком побить, да еще, считай, для баловства, только куски повыхватывать. Да ни один зверь так никогда не поступит!