— Пусти… — шепчет она жарко мне в шею, — пусти… Стыдно так…

— Ничего не стыдно… — отвечаю я, — все хорошо… Тебе понравилось?

— Не знаю… — жалко бормочет она, — не понимаю…

Аккуратно освобождаю влажные пальцы и провожу ими по ее губам.

— Оближи, птичка…

Осознав, что происходит, снова задыхается и пытается отпрянуть.

Не позволяю, перехватываю посильней и целую. Горячо, глубоко, с наслаждением слизывая ее терпкий вкус возбуждения. И ощущая, как снова по грани, по тонкой-тонкой нити…

И в этом свой кайф.

Недоступность, невозможность продолжить… И ощущение полного растворения, того, что вот-вот сорвусь… И падение это будет окончательным. И невероятно кайфовым!

Когда нельзя, но дико, до искр из глаз, хочется.

Оля снова цепляется мне в плечи, но не отталкивает больше и не пытается вырваться. Покорно позволяет себя целовать, раскрывает ротик, такая податливая и измученная. Это отдельно заводит.

Вот такая неискушенная покорная сладость. Восприимчивость. Чистая, органическая сексуальность.

Ничего наигранного, ничего искусственного. Ни одной попытки понравиться, показать себя в выгодном ракурсе.

Я такого никогда не видел, клянусь!

Наверно, только Лика, девчонка моего старшего братишки, такая вот. Но Лика — свой парень. Боец. Ей палец в рот не клади, откусит. Чисто внешне — няшная до офигения, а внутри — стержень жесткий.

А Оля… Оля — наивная, податливая, беспомощная. Открытая и честная. Ранимая нежная птичка, так доверчиво слетевшая с безопасной ветки в лапы хищнику…

И вот хищник тискает ее, лениво и довольно, не спеша жрать.

Потому что кайф же, невероятный, болезненный, растянутый во времени и пространстве кайф…

И даже в ее стыдливости и сопротивлении — кайф.

Наслаждение, кристальное и чистое.

— Ты — вкусная, — шепчу я, отрываясь от розовых подрагивающих губ и скользя раскрытым ртом по шее, прихватывая полупрозрачную мочку ушка. Оля дрожит податливо, и я снова умираю, сдерживая в себе зверя из последних сил.

Мазохи-и-изм-м-м… М-м-м… Какой ты можешь быть сладкий, оказывается…

Какое может быть невероятное удовольствие вот так, насильно, тормозить себя, растягивать…

Вот только на ночь меня не хватит.

Не железный.

И не правильный нихера.

Если она продолжит так сладко трепыхаться в моих руках, то… То первый раз ее точно случится здесь, в поезде.

Не надо было ее на коленки затаскивать.

Но как не затащить?

Невозможно же!

— Мне стыдно… — шепчет она, — так нельзя… Я тебя вообще не знаю… А ты меня…

— Ты меня знаешь, — отвечаю я ей, — я — твой парень.

Оля замирает, напряженно вслушиваясь в мои слова.

Они… Странные, да. И, наверно, преждевременные. Но мне хочется их сказать. И очень-очень хочется, чтоб она поверила.

— А ты — моя девочка, — продолжаю я логическую цепочку правильных слов.

— Да? — она медленно поднимает на меня взгляд.

И я тону в ее невероятных глазах.

Зачарованный, заторможенно, но очень уверенно киваю.

— Да.

— Но так не бывает… — шепчет она, а в глазах загораются робкие огоньки надежды.

Ей очень хочется мне верить.

А мне очень хочется, чтоб она поверила.

— Бывает, — уверяю я ее в том, во что сам бы еще день назад не поверил. — Бывает.

— А с тобой было?

— Нет. Никогда. Сейчас — впервые.

— И со мной… Впервые.

Она так наивно верит сейчас мне.

И я наклоняюсь, тяну ее на себя и целую снова.

В конце концов… Почему бы и нет?

Сейчас я искренен.

Перестаю ее целовать, выдыхаю, пытаясь успокоить не понимающее, что ему сегодня не обломится ничего, кроме мучительно-сладкого петтинга, тело.

Укладываю Олю на себя, сползаю ниже по сиденью, расставляю пошире ноги, поправляю плед так, чтоб скрыть свою птичку целиком, только пушистую макушку оставить свободной.