Говорят, по-настоящему мы начинаем ценить вещи, лишь их потеряв.

Каждый день, каждый час, каждую минуту личного апокалипсиса я на собственном примере убеждаюсь в правильности этих слов. Трогаю уши без остановки, ощупываю, надавливаю, а они… не работают.

Ни днем, ни ночью, ни новым днем.

И чем больше выздоравливает организм от простуды, тем сильнее накрывает беспомощность.

От нее очень хочется скрыться. Сбежать. Со всех ног…

Хотя бы в сон.

Но и там мне нет покоя. Постоянно мучаю кошмары. Одинаковые и от того более реальные. Трое подонков, не зная усталости, мчатся за мной по ночному лесу, загоняют как дичь, настигают и, дико хохоча, раз за разом бьют по ушам. Резко, больно.

Мгновенный громкий хлопок – и я кричу.

Кричу и реву.

Навзрыд.

И просыпаюсь. Но не от собственного голоса (я же его не слышу!), а от того, что начинаю задыхаться. От того, что меня колотит, сердце сходит с ума, а от соленой воды печет глаза и чешется кожа.

Какая же я жалкая, боже мой.

– Тшшш, иди ко мне, – нет эту фразу я не слышу, но считываю ее по губам.

Мужчина.

Высокий. Сильный. Серьезный. Он приходит ко мне каждый раз, когда я вижу повторяющийся из раза в раз ужасный сон.

Приходит и днем, и ночью, и медленно, четко выговаривает эту фразу...

Затем протягивает телефон, где напечатано сообщение, которое я давно запомнила наизусть:

«Эльза, всё хорошо. Ты в моем доме, и ты в безопасности. Никто тебя больше не обидит».

А после не уходит.

Он забирается на мою кровать, садится в изголовье и обнимает. Просто обнимает. Столько, сколько мне требуется, чтобы успокоиться, прийти в себя и задремать. Уже без страха. Уже с пониманием, что он не пустит в мой сон ни одного дурного монстра.

***

Это жутко – ориентироваться только на зрение, осязание, и еще на совсем немного восстановившиеся обоняние и вкус.

Без звуков смотреть на людей, топающих, разговаривающих, хлопающих дверьми, смеющихся – дико. Они будто ненастоящие, из другой вселенной. Параллельной. Фальшивой. Не моей.

А в моей все тот же звон – нестерпимый, жуткий.

И удары сердца – тук, тук, тук… Гулкие. Пульсирующие. Как чеканные шаги, раздающие в огромном пустом зале.

Сложно себя контролировать.

Безумно сложно.

Ладно еще, когда сидишь в своей спальне. На кровати, упершись спиной в стену. Знаешь, что никто не сможет подкрасться сзади и навредить. Ведь всех вошедших непременно увидишь. Зацепишь хоть краем глаза.

Но стоит выйти из комнаты, покинуть безопасное убежище – и всё – одолевает паника. Кажется, за спиной точно кто-то ходит, топает громко и беззаботно, или крадется, переступая по слегка поскрипывающих половицам, чтобы… да неважно, что… важно, что я не слышу.

НЕ СЛЫШУ!

И не могу себя защитить.

Ни один реальный звук в моем мире больше не существует. А постоянное напряжение выматывает похуже болезни, которая пусть и нехотя, но отступает.

Спустя три дня мне уже не хочется беспробудно спать, и я впервые отваживаюсь подняться с кровати самостоятельно, подойти на подрагивающих ногах к окну и выглянуть наружу. Увидеть кованный забор, который оказывается не картинкой разгулявшегося воображения, а реальной защитой, окружающей огромную территорию; темнеющий вдали лес, укрытый сверкающим на солнце снегом, и бескрайнее голубое небо, от которого слезятся глаза.

Спустя четыре дня я, урвав свободное между капельницами и уколами время, отваживаюсь принять душ. На быструю руку, чтобы не отругали.

Ну не могу ходить с грязными волосами, хоть тресни. Они раздражают ужасно, пусть и заплетены в косу. Тело, покрытое тонкой противной пленкой пота, тоже нервирует. Хочется то чесаться, то рычать, то выть, потому что кажется – от меня воняет.