– Позвольте. Вы, как порядочный человек обязаны уступить мне комнату. – Говорила единственная студентка, затесавшаяся в мужской «монастырь».

– Я занимаю комнату по праву. Тем более, уже два дня как её обжил и вещи разложил.

– Но!

– Почему я должен уступать место той, которую вообще сюда не звали? Профессор выбрал наиболее способных студентов, в которых видит перспективу. – Отрезал я.

Остальные грызли гранит науки в стенах университета, рискуя окончить его без рекомендаций и с более низкими отметками.

А эта Прасковья у меня в печенках сидит… Слишком вездесуща, слишком активна. С толстенной косой перевязанной лентой, упрямо переброшенной через плечо. А ленты-то каждый день разные, как и её настроение. Хотя, наверное, сейчас я это со злости. Иногда она меня восхищает. Не каждый мужик может похвастаться её упорством и знаниями. А ещё красива: ростом на палец ниже меня, плотная – кровь с молоком. Глаза большие, выразительные, да и в отличие от большинства барышень, эта же, не смущаясь, одевалась в штаны и сапоги на мужской манер. Сила в ней чувствовалась… Но её пышный бюст, усыпанный рюшей и каменьями, четкая талия, переходящая в плавные очертания низа, не позволяли воспринимать её наравне со студентами мужского полу.

Взгляд каждый раз цеплялся за неподобающие места, смущая и вырывая из нутра бурю возмущений её дерзостью в одежде.

Она перекинула русую косу на другое плечо одним движением головы, и решительно на меня посмотрела.

– Настоятельно прошу вас, все же оставить комнату. – Снова за свое!

– Вы очень находчивы, милостивая государыня. Давить на честь и благородство, прибыв позже назначенного срока... Выдвигать требования только потому, что вам самовольно вздумалось приехать сюда? Не находите это низким?

– Позвольте! Вы мужчина! Вам не составит труда расположиться с остальными.

– Вы имеете ввиду в землянках? О, нет! Те, кто приехал до вас, вместе со мной и там поселился, – уже имели честь быть покусаными земляными блохами! Разрешите предложить Вам, барышня, лично осчастливить одно из этих жилищ, если считаете их приемлемыми для того, чтобы отправлять туда вашего покорного слугу. — Съязвил я не удержавшись. Она сейчас так яростно дышала, что казалось вот – вот, эти мелкие многочисленные пуговички, идущие вниз от глухого воротника – стойки через до предела обтянутую тканью грудь, не выдержат и пулями разлетятся в стороны, при её очередном глубоком, яростном вздохе. Я даже опасливо покосился на них.

– Да как вы смеете так смотреть на меня! Взбесилась пуще прежнего незванная гостья, претендующая на жилье, отвесив мне оплеуху.

– Что здесь происходит? — Вернулся в избу Никон Кузьмич, огласив нас громогласным окриком. Недовольно прожигает нас взглядом, как будто смотрит на пару растявкавшихся псов.

– Никон Кузьмич. Я не в силах разрешить ситуацию, в которую меня ставить сей благородный… Даже не знаю, какое, сударь, для вас слово станет уместным. – В меня стрельнули взглядом.

– Сударыня, постыдились бы. — Вдруг сказал Кузьмич. — Вы сюда для какой цели приехали? Жильем обжиться, али науку постигать? Вон берите простынь и делите горницу. Она большая, да и кровати в ней две, как я погляжу.

– Да как вы можете такое мне предлагать? – Взорвалась она. – Я благородная…

– Землянки все заняты. – На полуслове строго отрезал её Кузьмич. — ещё пол слова, и оба, в конюшню на стог устраиваться пойдете, вместе с Тишкой и крысами. – Мы как сговорившись кивнули, – это даже на поклон больше смахивало.

К больным, надеюсь ещё не подходили? – Вдруг смягчился он.