— Я не бью женщин, Самсонова. Но если ударишь меня еще раз, перестанешь ею для меня быть. Я понятно объясняю?

— Понятно, — чаще дышу, чувствуя, как от удара ломит руку. Встряхиваю и вижу, что дверь за его спиной открыта, а нож все еще в его руке. Я ужасная пленница, я не могу соблюдать правил. Просто там на улице стоит машина, и, если я отберу нож, то смогу убежать.

Ломоносов вздыхает, поднимается, и я не успеваю к нему подпрыгнуть, хлопает дверью, закрывая ее на ключ.

— Раздевайся, Аня.

8. Глава 8.

— Раздевайся

Что? В смысле куртку снять? Или может туфли? Но я без обуви и вообще, мне и снимать-то нечего. В общем я реально не понимаю этого его «раздевайся». Может он другие слово сказать хотел?

— Что стоишь? Раздевайся, Аня, сейчас будем спать.

Вся моя бравада, благодаря который я смогла сбежать, хотела выкрасть его машину или даже вступить в неравную схватку, кончилась. Стою ни жива, ни мертва, пытаясь найти в себе остатки смелости.

— Раздевайся, Аня, — уже не требует, приказывает он. Подходит близко, теперь я вижу его горящие глаза, и намерения становятся прозрачнее. Я тоже нападаю, правда пока только словами.

— Вот еще! Ты смешон. Мой отец уже наверняка едет сюда. Думаешь, насилие надо мной поможет тебе выжить?

Этот придурок смеется. Нет, вы посмотрите на него. И почему от его смеха по телу мурашки? И почему он не похож на обычного гопника из какого-нибудь сериала «Реальные пацаны».

— У тебя выбора нет. Ты можешь попытаться со мной бороться, можешь даже применить свои знания самозащиты, но ведь и сама понимаешь — твое платье порвется. А так как больше одежды у меня нет, ходить тебе будет не в чем.

— Я не буду, — говорю упрямо, хотя и понимаю, что он прав, а он закрывает двери на ключ и снимает водолазку, демонстрируя мускулистую грудь. Ну вот почему у него такая фигура. Вроде ничего особенного, а взгляд оторвать сложно. И тату на плече, лишь часть, но интересно увидеть всю картинку. — Ты зачем раздеваешься?

— Так у меня тоже одежды нет, — усмехается он. — А ты наверняка будешь мне ее рвать, когда начнешь сопротивляться.

— Я не буду с тобой спать… — трясет меня. — Ты меня не заставишь.

Он стягивает с себя брюки, оставаясь в одних боксерах.

— Поспорим?

Я сглатываю, смотрю по сторонам в поисках чего-то, что могло бы стать защитой. Кухня! Даже ложкой можно убить. Метнулась туда, но уже в момент оказалась прижатой к мускулистой груди, а его руки, обвившие живот и шею, перекрыли мне дыхание.

— Отпусти, урод! Я не буду с тобой трахаться! Не буду! — визжу как дурная и с тем же визгом лечу на кровать.

— Да кому ты нужна, плоскодонка, — он берет меня за щиколотку, дергая на себя. — Я сочных баб люблю, а у тебя даже смотреть не на что.

— Тогда зачем мне раздеваться? — кричу, а про себя думаю, что от его слов легче стать должно, но почему-то ком в горле и обидно до смерти. Мне все говорили всегда, что я ладная, красивая и вообще ведьма, потому что могу жрать и не толстеть. Но ему не нравлюсь. И получается, все его слова вечером были лишь игрой. — Зачем мне раздеваться?

— Чтобы не сбежала, конечно. Я же знаю, что ты не угомонишься, а без одежды ты никуда не денешься.

И я понимаю, что он прав, а от того брыкаюсь сильнее.

— Но это нечестно!

— Самсонова, я заебался. Я хочу жрать и спать. И сейчас, пока я жру, ты разденешься и уляжешься сама, или я просто порву эти шмотки.

— Рви, я не разденусь, — задираю подбородок, готова драться даже за этот блестящий клочок, обтягивающий задницу.

— Точно? А к папе ты выйдешь, тряся своими комариными укусами?